Вообще-то купцу за сорок, и он как бы Петру в отцы годится. Но это не имеет никакого значения. И спускать ему Пастухов не собирался.

– Во-первых, не Петька, а Петр Викторович. Родовитые дворяне меня по имени-отчеству величают, и тебе, купцу, не зазорно будет. Во-вторых, это не я, голоштанный, к тебе пришел, а ты ко мне, знать, я все же мастером слыву, а не рванью подзаборной. Ну и в-третьих, я никогда не беру на себя больше, чем могу унести.

– А как насчет слова твоего? Чего оно стоит?

Вроде и извиняться не собирается, но и Петькой уже не величает. Ладно. И то прогресс. Но все же поймал, зараза. Можно сказать, подсек на крючок. Потому как репутация в нынешней России очень много значит. И кстати, за Заболотным еще не водилось такого, чтобы он дурачил кого в Красноярске. Инородцев в тайге – дело иное. Ну так на то и купец, пробавляющийся пушниной.

– Мое-то слово крепко, – вынужден был ответить Петр.

– Ну так и держи его. Уговор был половину вперед, другую – когда закончите.

А что тут еще скажешь? Оно вроде как и наглеца на место поставил, и в то же время сам повязан. Нет, если бы не Митя, то плюнул бы Петр и на репутацию, и на заработок. Но он действительно хотел помочь семье Аксиньи за заботу да за ласку. И вообще, будучи воспитанником детдома, он не мог не уважать эту женщину. Выбиваясь из последних сил, она тащила на себе четверых, даже не помышляя избавиться хотя бы от одного. А ведь эту Россию подкидышами не удивить.

А репутация Петра, как по наследству, перейдет Мите, который сейчас в семье за главного мужика и добытчика. Так что гордость гордостью, но и про парня забывать не следует. А что до купца, так ведь не всегда в лоб-то надо. Порой и подумать не грех. Оно ведь не больно.

После обеда работа была закончена. Затопили топку в «стирлинге», обождали немного, пока прогреется горячий цилиндр. На улице хотя и солнечно, но февраль месяц и морозец давит, а потому разница температур в цилиндрах значительная выходит и греть долго нет надобности.

Петр взялся за маховое колесо машины, качнул пару раз и от души крутнул. Оно провернулось сначала с натугой. Потом сделало полный круг, еще, и еще, и постепенно начало набирать обороты. Несколько секунд, и «стирлинг» весело застрекотал. Когда подключили привод динамо-машины, обороты было упали, но лишь на мгновение, потому что практически сразу частота вращения стала прежней. Лампочка под потолком весело загорелась, освещая полутемное помещение машинного сарая.

– Ну вот, хозяин, принимай, – удовлетворенно произнес Петр. – Пару раз за вечер подбросите дровишек, а там и ко сну отходить время подойдет.

– Хорошая работа, – удовлетворенно кивнув, произнес купец.

– А по-другому и не можем. С тебя еще двадцать рублей.

– Я помню, Петр, не переживай. Только тут дело такое, поиздержался я малость. Ты уж не обессудь, но я с тобой потом посчитаюсь. Пора нынче горячая подходит, в тайгу ехать надо. Все в товар вложено.

На «Петра» обижаться не стал. Это же не «Петька», а вполне даже уважительно. А вот в остальных словах купца усомнился. Двадцать рублей – это для рабочего сумма довольно серьезная при его месячном заработке в тридцать рублей. И это для нормального рабочего, не белой кости, мастерового, но и не подмастерья или какого никчемного. А у Захара Силантьевича разница на одной только соболиной шкурке минимум тридцать рублей составляет, а то и всю сотню.

– Уверен, Захар Силантьевич?

– А ты в моем слове сомневаешься?

– Да как бы часа три назад ты иное сказывал. Про крепкое купеческое слово поминал.

– Да как ты… Да я тебя…

– Все-все-все, Захар Силантьевич, не серчай. Потом – значит, потом. Вот как скажешь, так и будет, – забрасывая на спину ранец с инструментом и направляясь на выход, согласился Петр.