— Хочешь сказать, что ты еще не знаешь?

— Как ты узнал этот номер?

— Расслабься, амиго. Я всего лишь желаю поговорить. Вспомнить старые добрые времена. Тот чудесный вечер. Это ведь случилось во вторник?

— Пошел ты! — не думая, бросил Куинси. Он никогда не ругался и на этот раз пожалел о вырвавшихся словах почти сразу после того, как произнес их, потому что звонивший рассмеялся:

— Ах, Куинси, амиго, ты даже ругаешься как неживой. Мы же закоренелые преступники, так что и тебе бы надо выражаться покрепче. Придумай что-нибудь с мамочкой. Оттрахай кого-нибудь в зад. Вот это было бы неплохо. Или… — голос стал бархатным, — может быть, стоит трахнуть твою мертвую дочурку, а? Прямо в ее гребаной могиле. Засунуть ей тот белый крест. Да, я бы с удовольствием.

Куинси сжал трубку — слова били безжалостно, и вслед за ними уже катила первая волна ярости. В какой-то момент он едва удержался от того, чтобы не расколотить проклятую трубку об пол из твердой древесины или о столешницу из черного гранита. Он бы бил, и бил, и бил эту чертову трубку, а потом полетел бы в Калифорнию и вышиб дерьмо из этой мрази Мигеля Санчеса, тридцатичетырехлетнего подонка, уже приговоренного к смертной казни. Никогда в жизни Куинси не испытывал такой ярости — она кипела в нем, стучала в виски, а тело напряглось и застыло, словно собирая силы перед ударом.

И тут его взгляд упал на автоответчик. Красный индикатор настойчиво мигал, показывая, что есть и другие сообщения, а на красноватом цифровом дисплее мерцало число принятых звонков — 56. Пятьдесят шесть сообщений, поступивших на незарегистрированный номер.

Он сам подивился собственному голосу, прозвучавшему сдержанно и спокойно:

— Мне достаточно сделать один звонок, Санчес, и тебя отправят в карцер. Не забывай, я-то знаю, как ты не любишь одиночество.

— Так, значит, Куинси, ты не желаешь говорить о своей дочурке? Такая милая девочка, а? Как приятно, что ты дал ей мое любимое имя.

— Несколько недель в яме. Там не перед кем показать себя, не перед кем раздуть щеки, там даже некого будет изнасиловать, когда поймешь, что уже никогда в жизни не дотронешься до женщины.

— Окажи мне услугу, коп. В следующий раз, когда станешь слушать мою пленку, нарисуй для меня личико своей дочки. И да, поцелуй от меня свою вторую. Потому что когда-нибудь я выберусь отсюда, и тогда для меня будет счастьем знать, что у тебя осталась еще одна девочка.

— Спрашиваю в последний раз, — сдержанно повторил Куинси, не сводя глаз с помигивающего пульта охранной системы, — откуда у тебя мой незарегистрированный номер?

— Незарегистрированный? — протянул Санчес. — Как бы не так.

Едва Куинси положил трубку, как телефон зазвонил снова.

— Что? — резко бросил он в микрофон. Неуверенное молчание, затем осторожный голос бывшей жены:

— Пирс?

Куинси закрыл глаза. Нельзя выдавать свои чувства. Нельзя позволить себе раскисать.

— Элизабет?

— Я подумала… Не мог бы ты оказать мне небольшую услугу, — нерешительно пробормотала Бетти. — Ничего особенного. Обычная проверка. Вроде той, что ты делал в прошлый раз.