«Когда из любопытства употребляешь японку…»

Дореволюционной проституции в каком-то смысле повезло – её в самом практическом аспекте невольно описал один из талантливейших классиков русской литературы. Летом 1890 г. Антон Павлович Чехов пересёк всю Россию, чтобы добраться на каторжный Сахалин. По пути к острову писатель задержался в Благовещенске, столице Амурской области, и – ничто человеческое ему не было чуждо – посетил местный «дом терпимости». Собственно дальневосточная экзотика начиналась уже здесь – «дом» был японским и работали в нём исключительно японки…

По полицейской статистике того года, накануне приезда Чехова, в Благовещенске на 20 тысяч населения насчитывалось шесть легальных «домов терпимости», и треть их работниц приехали на заработки из Японии. «С Благовещенска начинаются японцы, или, вернее, японки, – писал Чехов в одном из интимных писем приятелю, – Это маленькие брюнетки с большой мудреной прической… Стыдливость японка понимает по-своему: огня она не тушит и на вопрос, как по-японски называется то или другое, она отвечает прямо и при этом, плохо понимая русский язык, указывает пальцами и даже берет в руки, и при этом не ломается и не жеманится, как русские. И всё время смеётся и сыплет звуком “тц”. В деле выказывает мастерство изумительное, так что вам кажется, что вы не употребляете, а участвуете в верховой езде высшей школы. Кончая, японка тащит из рукава зубками листок хлопчатой бумаги, ловит вас за “мальчика” и неожиданно для вас производит обтирание, при этом бумага щекочет живот. И все это кокетливо, смеясь…»

Конечно же, это описание японского борделя в российском городе не предназначалось для публикации. Более столетия данное письмо в собраниях сочинений классика печатали без самых пикантных строк. Фраза «Когда из любопытства употребляешь японку…» так же содержится именно в этом интимном послании из Благовещенска, датированном 27 июня 1890 г. Чехов далее поясняет, что только это «употребление» позволило ему понять одного из знакомых журналистов, который, вопреки всем нормам приличия той эпохи, даже не постеснялся сфотографироваться с японской проституткой.

Словом, экзотический бордель классика русской литературы впечатлил. Не нам, спустя век с лишним, осуждать его – тем более, повторим, во времена Чехова проституция в Российской империи была абсолютно легальна.

«Правила для публичных женщин и содержателей борделей…»

«Непотребство», как наши предки в прошлом именовали проституцию, в России запрещали и при Иване Грозном, и при Петре I, и при Екатерине II. Фактически проституцию легализовал император Николай I, утвердив в 1844 г. «Правила для публичных женщин и содержателей борделей». Спустя еще два десятилетия при Александре II из уголовного законодательства упразднили наказание за «непотребство» и сводничество, и с 1864 г. уголовное преследование полагалась не за проституцию вообще, а лишь за уклонение от полицейского и врачебного надзора в данном сомнительном бизнесе…

Легализация проституции прямо противоречила моральным нормам православия, тогда официальной идеологии Российской империи. Однако Николай I и его наследник были вынуждены пойти на такой шаг исключительно из практических соображений – нелегальная и никак не контролируемая проституция приводили к стремительному распространению сифилиса и венерических болезней. Ведь в ту эпоху средства предохранения и лечения от таких недугов были крайне примитивны, да и недоступны большинству населения.

С середины XIX в. учреждается обязательный медицинский надзор за легализованными проститутками, в крупных городах для этих целей создавались «врачебно-полицейские комитеты». Сам «рынок разврата» (это, кстати, вполне официальный термин, не раз встречающийся в бюрократических документах того столетия) достаточно подробно регламентировался юридическими нормами – например, хозяйкой борделя в царской России могла стать исключительно женщина, притом не моложе 35 лет. Такая норма вводилась для того чтобы по возможности отсечь уголовный криминал от этого специфического бизнеса.

Законодательство содержало массу подробнейших норм об устройстве борделей. Например, хозяйка обязана была жить в своём публичном доме, вместе с ней мог проживать муж, но не дети. Было законодательно закреплено даже расстояние, обязательно отделявшее бордели от церквей и гимназий – не менее 150 саженей (около 300 метров).

Утверждённые царём ««Правила для публичных женщин и содержателей борделей» пытались защищать и права проституток – работать в «домах терпимости» разрешалось только с 21 года, в любой момент «падшая женщина» имела право покинуть бордель, даже если задолжала его хозяйке деньги. Конечно, юридическая легализация проституции не привела к искоренению массы связанных с нею проблем, однако способствовала хоть какому-то контролю со стороны медиков и властей.

В 1890 г. царское МВД опубликовало фундаментальный сборник с различной статистикой легальной проституции. Любопытна раскладка содержательниц публичных домов по вероисповеданию, дающая представление об этническом составе хозяев данного бизнеса. Так в Москве 80 % «бандерш» происходили из православных, в Петербурге 27 % являлись лютеранками, т. е. в основном прибалтийскими немками. По официальной царской статистике, 130 лет назад среди легальных притоносодержателей в масштабах страны меньше всего было староверов – 0,4 %. Для сравнения, православных насчитывалось 57 %, иудеев 25 %, протестантов 7 %, мусульман 5 %, католиков – 3 %. Среди них имелось даже 2 % «идолопоклонников», то есть различных язычников и буддистов.

40 копеек за ночь

Регионы обширной империи имели свою специфику в данном «бизнесе». Особенно выделялся Дальний Восток. Прежде всего, здесь было мало женщин – так в Хабаровске на исходе XIX в. женщины составляли менее 22 % из числа постоянного русского населения, а во Владивостоке менее 16 %… Не удивительно, что в столице Приморья первый легальный публичный дом открылся уже в 1877 г., почти на заре существования города, когда в нём обитало всего 8 тыс. постоянных жителей. Спустя десятилетие во Владивостоке работало уже 9 публичных домов и сотни проституток.

По официальной полицейской статистике тех лет, в среднем по Российской империи одна профессиональная проститутка приходилась на тысячу человек. В столичном Петербурге официально зарегистрированных «падших женщин» было больше – две на тысячу горожан. Во Владивостоке же их насчитывалось в разы больше – аж 7 на каждую тысячу постоянного населения.

Была у Дальнего Востока и ещё одна особенность, отличавшая местный «рынок разврата» от общероссийского. В 1890 г., когда Антон Чехов посетил наш Дальний Восток, значительную долю среди местных проституток составляли японки. В Благовещенске их была треть от общего числа легальных «жриц любви», а во Владивостоке, по данным полиции – 83 %, подавляющее большинство. Хотя по данным полицейской статистики в европейской части России иностранки составляли не более 3 % легальных проституток…

Из 14 официальных публичных домов Владивостока, 10 в том году были японскими. В сущности, большую часть легальной проституции в виде организованных классических борделей на нашем Дальнем Востоке, от Забайкалья до Приморья, на рубеже XIX–XX вв. создавал и контролировал именно японский бизнес.

Наверное, все сразу вспомнили про знаменитый «гейш», но нет – в бордели на берега Амура и Уссури попадали не элитные «девушки для развлечений», а те, кого в Японии именуют «дзёро», обычные проститутки. Необычным было лишь отношение к этому специфическому ремеслу в японской традиции – если в России, согласно господствовавшей христианской морали, проституция воспринималась, как постыдный грех, и даже её легализация воспринималась как неизбежное зло, которое приходится терпеть, то в Японии коммерческие сексуальные услуги с древности считались почти обычным ремеслом, ничем не хуже прочих.

Поэтому японские бизнесмены с охотой открывали в царской России свои публичные дома, законопослушно становились на «врачебно-полицейский» учёт и зарабатывали немалые прибыли. Ведь по законам Российской империи доходы «домов терпимости» налогами не облагалась – цари легализовали проституцию не ради прибыли, а в целях пресечения неконтролируемого распространения венерических болезней.

С проституток и владельцев борделей лишь на уровне городских властей взимали взносы за организацию медицинского надзора и лечения. Так в 1882 г. городская управа Владивостока обязала «дома терпимости» платить ежемесячно по 4 руб. с каждой работающей там женщины. В сравнении с доходами содержателей данного бизнеса это было немного – на Дальнем Востоке и тогда цены были повыше, чем в среднем по России. Если в Москве цена за визит в самый дешевый публичный дом тогда начиналась с 15 копеек, то во Владивостоке – с полтинника.