Вряд ли Борис сумел оказать своей подруге действительно серьёзную помощь, но уже то, что она не сидела где-то на скамеечке или в райкоме, а старательно учила заданное и лишь иногда обращалась за помощью к Борису, повторяла услышанное в классе и более или менее внимательно читала написанное в учебнике, дало свои плоды. Через каких-нибудь две недели она уже уверенно отвечала на вопросы учителя математики, успешно справлялась с письменными работами. Об этом сейчас же стало известно Акулине Григорьевне, которая приписала это, конечно, заслугам Бориса.
Но надо честно признать, что, находившийся на седьмом небе от счастья парень, сидя голова к голове с Катей над каким-нибудь учебником, конечно, не упускал случая, чтобы не прижаться губами к находившейся так близко щёчке любимой девушки, а иногда просто схватывал её в охапку, крепко обнимал и целовал без всякого стеснения несчётное число раз. Она не всегда успевала увернуться от этих горячих порывов, ведь ни кричать, ни отбиваться с шумом она не могла, боясь, что услышат её родные. Но, кажется, что эти объятия и ей не были неприятны.
Занятия продолжались почти до самой весны. За это время все члены семьи Пашкевичей не только хорошо узнали Бориса, но и прониклись к нему симпатией. Обладая счастливым даром располагать к себе окружающих людей, видимо, унаследованным от деда, Болеслава Павловича Пигуты, Борис понравился всем старшим членам семьи и полностью покорил всех младших.
Как правило, получать своё жалование Борис ездил во Владивосток, естественно, что в эти дни он старался посетить школы на станции Угольной, в Раздольном и в Надеждине. Его посещения, замечания приносили определённую пользу: вожатые школ работать стали лучше, количество пионеров неуклонно росло, и вскоре он и здесь завоевал доверие и уважение. Алёшкин курировал и ещё одну школу – на станции Кангауз, но туда он ездил обычно, совмещая свою поездку с посещением отрядов в Романовке, Новонежине или Лукьяновке.
Получив деньги в кассе управления дороги, Борис проводил некоторое время в закупках различного рода гостинцев для ребятишек – братьев и сестры, а в последнее время и для Кати и её сестер. Обычно это были всякого рода сладости, чаще всего пирожные. Встретившись с Катей, Борис совал ей в руки коробку пирожных, она от них отказывалась и принимала лишь после долгих и настойчивых просьб. Девушка понимала, что ни мать, ни брат такие подарки не одобрят. Приходилось поэтому есть их ночью в спальне, там же угощать и сестрёнок, взяв с них предварительно самую страшную клятву, что они об этом угощении никому не расскажут.
Кончился 1926 год, начался 1927. В райкоме ВЛKCM произошли изменения: ушёл в губком партии на должность инструктора Смага, секретарём стал Володя Кочергин, Гриша Герасимов стал зав. агитпропом, а на должность инструктора взяли комсомольца-корейца Пак Моисея. Он окончил русскую сельскую школу и учился во Владивостоке в школе II ступени до 1924 года, затем по каким-то семейным обстоятельствам вынужден был учёбу оставить. Жил он в корейском поселке при Шкотове, в комсомол вступил в середине 1924 года. Он для райкома ВЛКСМ был очень необходим: в районе уже насчитывалось 8 корейских комсомольских ячеек и 12 пионеротрядов, из обкома стала поступать регулярно литература и директивы на корейском языке. Для того чтобы разобраться в ней, пользовались услугами одного из работников райисполкома, но тот часто находился в отъезде, и это затрудняло работу. Имея своего корейского инструктора, можно было обеспечить работу с корейской молодежью и детьми эффективнее.
В райбюро юных пионеров Шкотовскoго района работа кипела. Количество пионеров росло, так же, как и отрядов, буквально не по дням, а по часам. Алёшкин в январе 1927 года отчитывался на заседании областного бюро юных пионеров, а затем и на бюро ВЛКСМ, его работу одобрили, хотя, конечно, не обошлось и без замечаний. После этого и он, и все члены бюро усилили свою активность, взяв за основу шефство и постоянный контроль за работой вновь организованных отрядов. Это потребовало частых разъездов на места не только самого Бориса, но и многих членов бюро, ну а поскольку разъезды эти совершались пешим хождением иногда за десятки вёрст от Шкотова, то, конечно, все были так загружены, что, кажется, будь в сутках не 24, а 25 часов, их бы тоже не хватало. Время летело незаметно.
Мы уже говорили, что Борис жил отдельно от семьи отца в маленькой квартирке, доставшейся ему по наследству от Чибизова, и, естественно, должен был обслуживать себя сам, то есть мыть полы, подметать, стирать пыль и тому подобное. У него, как правило, на это времени не хватало. Отдавая большую половину своего жалования матери, он питался вместе со всей семьёй и лишь ужинал у себя, куда ему приносил и оставлял до его прихода еду кто-нибудь из младших членов семьи. Иногда он неделями не топил квартиру: приходя домой, раздевался и залезал в своё «логово» – постель, где вместо матраса была всё та же медвежья шкура, на которой он спал и в Новонежине. Накрывался суконным солдатским одеялом, накладывая на него всю имевшуюся верхнюю одежду, и засыпал, дрожа. Если бы не молодость и, очевидно, всё-таки изрядное здоровье, то он бы должен был уже давно захворать, но пока всё обходилось.
Неделями не убираясь в квартире, Борис привёл её в такое состояние, что заглядывавшая иногда к нему Анна Николаевна приходила в ужас, устраивала ему крепкий нагоняй, и тогда он хоть кое-как приводил жилище в относительный порядок.
Между прочим, приглашая к себе в гости Катю, что Боря не раз делал, в душе он боялся, как бы она не приняла его приглашения и совершенно не разочаровалась в нём, увидев, в каком хаосе он живёт.
Но состояние его квартиры всё-таки, в конце концов, Кате стало известно. Борина сестра училась в одном классе с Катиной сестрой, а так как Люся неоднократно относила Борису ужин, то видя запущенность его жилья, проболталась об этом Жене, а та не замедлила поддразнить этим Катю, посоветовав сходить к Борису, чтобы вымыть у него полы и вообще прибраться. Катя, узнав об этом, рассердилась на парня:
– Вот ты всё говоришь, что жениться на мне хочешь? А куда ты меня приведёшь – в свою грязную берлогу, чтобы я её тебе от грязи отчищала? И тебе не будет стыдно? Смотри, приду к тебе в гости неожиданно, уж всё равно про нас чёрт знает что болтают, и если только действительно увижу в квартире грязь, немедленно уйду и уж никогда больше ты меня у себя не увидишь, так и знай!
После такой проборки Бориса словно подменили. Помещение теперь подметалось ежедневно, полы мылись не реже раза в неделю, так же регулярно он стал менять и постельное бельё. Мало этого, из первого же после этого разговора жалования он купил материи на простыни, наволочки и занавески.
Когда Борис принёс материю матери и попросил сшить из неё необходимое бельё и занавески, та, конечно, сразу решила, что сын женится, а так как весь последний год его имя связывали только с именем Кати Пашкевич, то, очевидно, что её первой невесткой будет именно эта девушка.
Надо прямо сказать, что Анна Николаевна была не очень-то довольна выбором сына: она долго не могла забыть то высокомерное, как она считала, отношение к ней Кати после неудачного вручения ею Бориного послания. Хотя с тех пор, встречаясь с Катей, она не имела повода на неё обижаться: та всегда первая здоровалась, приветливо отвечала на задаваемые вопросы – одним словом, держала себя вполне учтиво, а по рассказам всех знакомых считалась одной из примерных девушек села, у матери сохранился некоторый осадок неприязни к Кате.
Но настроение настроением, а выполнить просьбу сына надо. Анна Николаевна около недели старательно шила Борису постельное бельё, занавески, полотенца и ещё что-то. А вопрос о женитьбе у Бориса и Кати ставился уже довольно остро и, хотя между ними ничего серьёзного ещё не произошло, но их совместные занятия и пребывание в райкоме носили не совсем невинный характер. Катя уже сама начала подумывать о том, что, видимо, этот настырный парень, становившийся ей с каждым днём дороже, от неё не отстанет, да она и сама его никому не отдаст. В конце концов, они договорились, что Катя выйдет за Бориса замуж сразу же после окончания школы.
Между прочим, как-то так получилось, что она всё ещё не решила, что же будет делать после школы. Стать учительницей, как собирались многие её одноклассницы, Катя не хотела. Она любила пионерскую работу, любила этих бойких любознательных ребят, как пионервожатая могла быть с ними целыми днями, но становиться педагогом не планировала. Ей казалось, что учителя становятся не ближе к детям, а, наоборот, отдаляются от них, поднявшись на какую-то более высокую ступень. А вожатый – это ровня им, их друг, хотя одновременно и воспитатель. Так, на распутье она и находилась до сих пор.
В конце января 1927 года секретарь партячейки железнодорожников предложил Борису Алёшкину подать заявление о приёме в партию. Предложение это явилось для парня неожиданностью: он, конечно, мечтал о вступлении в партию, но полагал, что это произойдёт в каком-то отдалённом будущем, ведь ему было всего ещё только 19 лет. Он решил посоветоваться об этом со Смагой.
На последней районной конференции ВЛКСМ, происходившей в начале января 1927 года, Смага заявил о своём уходе на партийную работу во Владивосток и в Шкотове находился последние дни. Борис пошёл к нему домой, это было впервые за всё время их знакомства. В квартире царил беспорядок: Смага и его жена Даша, тоже хорошо известная Борису комсомолка, занимались укладкой вещей, готовились к переезду в город. Борис, увидев их занятость, уже собирался уйти, но Даша, понимая, что парня к ним привело что-то важное, весело сказала:
– Вот хорошо, что ты зашёл, нам как раз передохнуть нужно, а то мы с этими книгами замучились, никак их уложить не можем. Давайте попьём чайку, а, Захарий?