К середине апреля вывозка леса была закончена, Стеклянуха должна была со дня на день вскрыться. Лёд на ней вспух, потемнел, отошёл от берегов и местами весь покрылся водой. На ручейке, протекавшем около домика, льда уже не было, он оставался только в толстых наледях, образовавшихся в местах перекатов и водопадов.
Возчики разъехались по домам, перед ними вставала новая забота – весенние полевые работы. План заготовки леса был выполнен и даже с некоторым превышением, предстоял следующий этап – сплав.
Сплав по таким небольшим речкам, как Стеклянуха и Цемухэ, являлся делом непростым, требующим и знания, и умения и, что, пожалуй, самое главное, быстроты. Ведь вода, способная нести брёвна, держалась в этих горных речках всего несколько дней, надо было успеть сбросить весь лес в воду и суметь его провести по реке до устья так, чтобы он пришёл вместе с паводком.
Для проведения этой работы нанимали артели рабочих-сплавщиков, некоторые из них работали в этих местах уже по несколько сезонов, такими опытные десятники очень дорожили. Имелись они и в тех артелях, которые успел набрать Демирский.
Вся трудность сплава заключалась в том, что речки эти, помимо своего мелководья и краткости половодья, имели очень извилистое русло, которое создавало условия для образования заломов или заторов, когда одно из брёвен, зацепившись за выступающий мысок берега или за вымытую водой корягу, поворачивалось поперёк течения. В него упирались следующие брёвна, на них налезали приносимые водой из следующей партии, и если такой залом вовремя не был разобран, то через несколько часов в этом месте могла образоваться сплошная гора из нескольких десятков, а иногда и сотен брёвен, которая, запрудив реку, полностью срывала сплав. Было очень важно следить за тем, чтобы на всём протяжении реки такие заломы разбирались немедленно, поэтому сплавщики, скатив первые десятки брёвен, сопровождали их до самого устья Цемухэ, где уже заранее был приготовлен бон – крепко связанные между собой стальными тросами несколько рядов брёвен, удерживающих на реке, в её глубоких низовьях, всю массу леса, сплавленного по реке.
Группа рабочих, сопровождавших сплав, рассредоточивалась по обеим речкам, собираясь по два-три человека там, где опасность образования заломов была наиболее вероятна. За их работой наблюдал один из десятников, самый опытный. Конечно, эту работу Демирский взял на себя. Другой десятник в это время следил за тем, как сбрасывались брёвна в реку со склада. Тут работа была значительно проще, хотя и тяжелее физически. Десятник также должен был следить за тем, чтобы сброс происходил всё время равномерно, чтобы брёвна падали в воду одно за другим и не образовывали с самого начала групп, движение которых способствовало бы образованию заломов. Между прочим, такой вид сплава назывался молевым, в отличие от плотового, который проводился на крупных реках с более спокойным и надёжным течением.
Для работы на складе требовался всего один человек, им стал Томашевский. Демирский ушёл по реке с первой партией сплавщиков, Алёшкину было поручено произвести расчёты с оставшимися возчиками и затем следовать вниз по реке в помощь Демирскому.
Одним из последних, получивших от Бориса квитанцию на вывезенный лес, по которой следовало получить деньги в шкотовской конторе, был Андрей Пашкевич. Взяв у Бориса квитанцию, он, прощаясь с ним за руку, сказал:
– А ты ведь, Борис, с моей сестрой Катериной, кажется, хорошо знаком, да и Милка тебя хорошо знает, чего же ты к нам никогда не зайдёшь? Ведь вы с Катькой-то, кажется, даже в одной ячейке состоите? Заходи!
Нечего и говорить, сколько радости доставило это приглашение Борису, но столько же и смущения оно вызвало. Он покраснел и сумел лишь невнятно пробормотать несколько слов благодарности за приглашение. Андрей усмехнулся:
– Да ты не красней, как красная девица, я ведь тебя не на свадьбу приглашаю. Приходи запросто, с семьёй нашей познакомишься, с мамой нашей, она ведь с твоей мачехой-то знакома. Мама наша – замечательная женщина, она хоть и не грамотная вовсе, а ум у ней такой, что у иной грамотейки не найдёшь!
Такое дружеское тёплое приглашение ещё больше смутило Бориса, и в то же время как-то сразу вызвало глубокое уважение к этому простому, но, очевидно, очень доброму и разумному человеку.
Предполагалось, что утром следующего дня Борис отправится вниз по реке, проверит, как работают сплавщики на её участках, и присоединится к Демирскому. Но вечером перед его отъездом в их домике неожиданно появился гость. Это был китаец Ли Фан Чин, которого около года назад приняли в комсомол в шкотовской ячейке и которого ребята в своей среде называли просто Ли. Раньше он работал инструктором в райисполкоме по работе среди восточных трудящихся, а с этого года был назначен председателем только что организованного профессионального Союза работников земли и леса. Союз этот объединял батраков, имевшихся у отдельных крестьян, сельхозрабочих на госпредприятиях, рабочих и служащих лесной промышленности. Большинством были китайцы, поэтому и руководить райкомом этого профсоюза поручили китайцу.
Ли окончил совпартшколу, и в этом году его приняли в кандидаты РКП(б). Он хорошо говорил по-русски, знал несколько наречий китайского языка (ведь известно, что китайцы из Шаньдуна почти не понимают своих соотечественников из Пекина) и вообще, считался толковым и серьёзным работником. Внешне он почти не отличался от тех китайских рабочих, с которыми Борису пришлось провести всю эту зиму. Конечно, одет он был по-европейски, также и подстрижен, а лицо его показывало значительный ум и развитие. Он имел выпуклый большой лоб и густые чёрные брови.
За эту зиму, постоянно общаясь с китайцами, многие из которых совершенно не знали русского языка, Борис волей-неволей освоил наиболее обиходные фразы по-китайски, собственно, шаньдунского наречия, на котором разговаривали почти все рабочие. К весне он уже мог объясниться с любым китайцем: спросить его имя, произвести вместе с ним подсчёт брёвен (считать он научился по-китайски и по-корейски до 100), спросить дорогу, указать, куда нужно идти, узнать и ответить на вопрос, сколько сейчас времени, попросить или предложить закурить, спички и так далее.
Ли, знавший Бориса раньше, встреченный приветствием на родном языке, был приятно удивлён, и побеседовав с ним некоторое время, предложил ему серьёзнее заняться изучением китайского языка. Борис пообещал это сделать, но конечно, не выполнил.
Ли, приехавший на участок, чтобы принять в члены профсоюза, а попросту, записать в него, прежде всего, десятников, а затем и всех рабочих, и выбрать из них местком, привёз с собой и распоряжение Озьмидова об откомандировании Б. Алёшкина в распоряжение шкотовской конторы Дальлеса.
Борис, хотя и удивился такому распоряжению, но, чего греха таить, в то же время и обрадовался. При всём хорошем отношении к нему со стороны Демирского и их нового товарища Томашевского, при том, что он получил за эту зиму много полезных практических навыков, жизнь в лесу с возможностью отлучаться и быть среди своих комсомолят лишь раз в две недели ему наскучила. Да и с Катей перевод в Шкотово позволял видеться ежедневно!
Утром следующего дня Борис, написав записку Демирскому и распрощавшись с Томашевским, уже ехал на попутной подводе в Шкотово. Там он выяснил, что его откомандирование вызвано следующими обстоятельствами. Во-первых, предстояла районная конференция РЛКСМ, и секретарь райкома Смага требовал, чтобы Алёшкин, как член бюро райкома, находился во время подготовки к этой конференции, то есть в течение двух недель, обязательно в Шкотове. Во-вторых, заготовки леса окончились на всех участках, а их было около полутора десятков. Но по каждому участку нужен был подробный отчёт, а большинство десятников были недостаточно грамотны: отчёт для них приходилось составлять в конторе. Это требовало увеличения штата конторы опытными людьми. Конечно, Алёшкина, имевшего среднее образование, да ещё окончившего курсы, относили к числу таких специалистов, и он должен был помочь многим из десятников грамотно и, главное, верно (математически) составить отчёты. Этим он и занялся с первого же дня приезда в Шкотово.
Райком ему поручил провести обследование нескольких комсомольских ячеек близлежащих сёл – Майхэ, Андреевки, Многоудобного и Романовки. При проведении подсчётов по участкам ему было необходимо побывать во многих сёлах Шкотовского района, в том числе и в тех, где он должен был проверить деятельность комсомольских ячеек. Так как объезды участков требовалось произвести возможно быстрее, то Озьмидов выделил в распоряжение Алёшкина специальную верховую лошадь. Это была небольшая гнедая кобылка, очень хорошо ходившая под седлом. Поездки, которые пришлось совершить Борису, доставили ему даже удовольствие.