Через полчаса Демирский и Борис были на месте происшествия. Парень показал поворот, из-за которого вышел кабан, куда он прыгнул после его выстрелов.
Действительно, шагах в четырёх от тропинки снег был истоптан, местами на нём виднелись капли крови, от этого места вглубь чащобы тянулась полоса сломанных кустов и виднелись следы кабаньих ног, глубоко проваливавшихся в рыхлый снег. Они пошли по этому следу.
Не успели они сделать и сотни шагов, как услышали сопение и какое-то повизгивание животного, а ещё через несколько мгновений увидели и самого кабана. Он сидел на снегу и, мотая головой, сопел и как-то жалобно хрюкал. До него было не более двадцати шагов. Он, очевидно, учуял людей, но или дорога по глубокому снегу его так измучила, или ранение было более серьёзным, чем можно было предположить, но зверь сделал только слабую попытку приподняться и опять плюхнулся на снег.
Недолго думая, Демирский сбросил с плеча винчестер, прицелился, выстрелил, затем второй раз. Кабан захрипел и повалился на бок.
Когда они осторожно приблизились к огромному зверю, он был уже мёртв. Демирский размотал предусмотрительно захваченную им с собой толстую верёвку, они обвязали кабана вокруг туловища у передних ног, впряглись в образовавшиеся лямки и медленно потащили зверя к дороге. По расчётам Демирского, до неё было совсем недалеко, так и оказалось.
Протащив тяжёлую тушу с невероятным трудом через заросли шагов двести, они вышли на проезжую дорогу и тут, уже с меньшими усилиями, поволокли её к своему домику. Приближаясь, услышали приветственный лай Мурзика. Отправляясь на охоту, его всегда оставляли дома: охотничьей собаки из него, при всём старании Демирского, так и не получилось.
Дверь отворилась, и навстречу им вышел Томашевский. Мокрые от пота, почти совершенно обессилевшие охотники, бросив огромного зверя около двери домика, в изнеможении сели прямо на снег.
Томашевский с удивлением рассматривал кабана и время от времени громко высказывал своё восхищение. Выскочивший вслед за ним Мурзик осторожно приблизился к зверю, причём шерсть его поднялась дыбом, он злобно заворчал и поджал хвост.
Решили разделать кабана в этот же вечер. Оставлять его на улице было нельзя – он бы замёрз, а после этого снять с него шкуру стало бы просто невозможно.
Выпив горячего чаю и покурив, принялись за работу. Её пришлось делать при свете фонарей «летучая мышь», и заняла она более двух часов.
Наконец, дело было сделано: шкура снята, голова отделена от туловища, которое выпотрошили и разрубили на несколько частей. Рассматривая голову, Демирский воскликнул:
– Так вот почему он не ушёл! Ты, брат, своею дробью ему глаза выбил, он ослеп, и поэтому вертелся на одном и том же месте. Между прочим, это-то тебя и спасло, вряд ли бы ты от него сумел убежать.
Коммуна охотилась только тогда, когда нуждалась в мясе, а теперь, получив чуть ли не 12 пудов свинины, стала придумывать, что же с ней делать.
Голову и внутренности, а также и обе передние ноги с грудинкой Демирский предложил отдать рубщикам-китайцам: джангуйды кормили рабочих очень плохо, несколько пудов мяса им были бы очень кстати. Одну заднюю ногу и седёлку решили заморозить и оставить для себя, а вторую Василий Иванович предложил Борису отвезти домой – все единогласно признали, что кабан всё-таки его охотничий трофей. Шкуру кабана выпросил Томашевский, сказав, что он увезет её к себе в Польшу, и она будет ему постоянно напоминать о его друзьях.
Всё так и сделали. Нечего и говорить, как обрадовались такому неожиданному подарку китайские рабочие. Он пришёлся тем более кстати, что вскоре наступал у них большой праздник – китайский Новый год. А в этот праздник свинина, и в особенности голова, считалась у них таким же традиционным кушаньем, как у европейцев рождественский или новогодний гусь. Правда, их фактические хозяева, джангуйды, обещались им купить двух поросят, но что значили эти подсвинки для артели в сто с лишним человек! А полученные в подарок части кабана явились хорошей добавкой.
Глава пятая
Заведующий шкотовской конторой Дальлеса не мог, да и не хотел ссориться с районными организациями, поэтому он, хоть и без большого удовольствия, но просьбу Смаги – секретаря райкома РЛКСМ выполнил и дал указание Демирскому каждую пятницу отпускать Алёшкина в Шкотово, конечно, предоставив тому добираться до райкомовского села, как ему удастся. Освоив дорогу на лыжах через хребет, Борис проблемы в дороге не видел. Правда, зная о большой загрузке всех на лесоразработках, понимая, что его отсутствие может отразиться на выполнении самых нужных работ, или, во всяком случае, значительно осложнит положение его товарищей, Борис и сам не всегда пользовался своим правом. И как ему ни хотелось лишний раз увидеться с Катей, а, честно говоря, всего больше его влекло в Шкотово именно это, он уходил из леса не чаще, чем раз в две недели.
Само собой разумеется, что после каждого комсомольского собрания, проведённого Борисом, он до поздней ночи бродил по селу с Катей. Как-то так получилось, что они всё более и более сближались. То ли на это повлияла сравнительная редкость этих встреч, то ли упорство и настойчивость Бориса, а, может быть, и всё это вместе сделало своё дело. Теперь Катя не избегала встреч с ним, не стеснялась сидеть с ним рядом в кино и ходить под руку по улице, не обращая внимания на укоризненные взгляды двоюродных сестёр. Борис был счастлив!
К концу марта работа по рубке и валке леса закончилась, но вывозка его к речному складу находилась в самом разгаре. Демирский увидел, что до вскрытия рек Стеклянухи и Цемухэ имевшаяся артель возчиков явно не справится, и часть срубленного леса может остаться у дороги, которая, кстати сказать, уже начала портиться. Он поехал в Шкотово, чтобы там попытаться набрать ещё хотя бы с десяток подвод. К этому времени закончился ход сельди, и шкотовские крестьяне, издавна промышлявшие рыболовством, вернулись домой. Демирский надеялся их уговорить подработать в лесу. Вывозка леса была выгодным делом: позволяла заработать довольно солидные деньги.
Его поездка в Шкотово оказалась успешной, и когда он через несколько дней возвратился, то следом за ним ехало 12 подвод шкотовских крестьян. Желая побольше заработать и не тратить время на дополнительную дорогу до Стеклянухи, эти крестьяне поселились в землянке, оставшейся после ухода с участка китайцев-лесорубов.