— Да, Узукаге-сама, я помню Мито-саму.
— Ты, конечно же, знаешь о великой жертве, принесенной ей на благо клана и всех людей этого мира. Мито-сама является хранительницей запечатанного биджу, сильнейшего из Девяти Хвостатых Зверей, Демона-Лиса. Это очень большая честь и ответственность.
Да, а ещё это огромная сила и влияние. Хотели бы избавиться от Зверей — запечатали бы их в особые сдерживающие свитки и, пока звери пытаются вырваться, создали бы пространственный разлом. Задача сложная, но Узумаки справятся. Демона убить нельзя, зато исторгнуть из мира вполне реально.
Всем нужно оружие.
— К сожалению, здоровье нашей благородной родственницы ухудшилось. Она уже не так сильна, как прежде, и со временем не сможет сдерживать Лиса с той же уверенностью, что и сейчас. Ей нужна замена. Преемница, что однажды займет её место и примет на себя её бремя. Кушина-чан! Совет избрал тебя для исполнения этой почетной миссии! Тебе предстоит стать гордостью клана Узумаки и однажды занять место Мито-сама…
Распинался он ещё минут пять, прежде чем замолчал. В принципе, понятно, почему замолчал — ждал благодарности за оказанное доверие. Местная культура не предполагала иного ответа, чем почтительное согласие, пожелания и просьбы главы клана приравнивались к приказам и должны были исполняться со всем старанием. Исключения, конечно, случаются, но они всегда имеют серьезные причины и ещё более серьёзные последствия.
Плевать на последствия. Лис пугает меня больше.
— Возможно, мои слова покажутся вам глупыми и необдуманными, Узукаге-сама, хотя это не так. Однако я не чувствую в себе достаточных сил для той ноши, которую несет в себе Мито-сама, и потому вынуждена отказаться от столь почетного предложения.
Кажется, в первое мгновение Узукаге просто не поверил услышанному. Местный менталитет, повторюсь, не предполагает возможности отказа, тем более — от ребенка. Затем, осознав произошедшее, правитель разозлился.
— Думаю, ты ошибаешься, Кушина-чан. Твоя чакра идеально подходит для усмирения Лиса, поэтому ты станешь джинчурики, это решено.
Зря он упомянул Девятихвостого. Избавиться от воздействия яки можно, заблокировав воздействие собственной волей, более опытные шиноби «пропускают» вражескую энергию сквозь себя, отстраняясь от эмоций. Мне же хватило воспоминания о сгустке живой ненависти, виденном лишь однажды и запомненном навсегда.
Впервые за все время разговора я подняла голову от досок пола и взглянула прямо на Узукаге.
— Я не стану джинчуурики.
Сижу. Жду. Казнят или не казнят?
Вроде не должны. Пусть мой поступок и запредельная непочтительность, однако слово «приказ» ведь не прозвучало. Да и возраст тоже роль играет. Здесь нет такого понятия, как несовершеннолетие, однако клан Узумаки очень стар и у него есть свои законы, нарушать которые каге без очень веской причины не станет. Ему просто не позволят. Наши дети, не окончившие школу и не получившие знак хитай-ате, считаются как бы неполноценными и в полной мере ответственности за свои поступки не несут. За них отвечают их родители.
Значит, будут убеждать и давить.
Слишком я удобна для правящей верхушки. Заступиться некому, биджу вырвется — не жалко, для ментальных закладок возраст подходящий. Комбинация стимуляторов, менталистики и доброго слова любого сделает патриотом или, наоборот, изменником, спасибо больничной библиотеке за информацию. Надо сделать что-то такое, что убедит их в моей непригодности, но что?
Я поёжилась и передернула плечами. План у меня был, вот только очень уж он… Так ведь нет другого. Вздохнула поглубже, изгоняя сомнения и напрягая изо всех сил невеликие свои сенсорные способности. Вокруг никого, помещение, в которое меня привели после закончившегося тихим скандалом разговора, представляет собой нечто вроде комфортабельного карцера — на стенах мощные глушащие печати. Лучше буду считать, что за мной наблюдают. Ведь не оставят же будущее стратегическое оружие без присмотра?
Страшно. Только мысль о том, что придется впустить в себя Лиса, ещё страшней.
Я наклоняюсь вперед, скрывая лицо от возможных наблюдателей, высовываю сколько получается язык и, зажмурившись, расслабляю челюстные мышцы. Еще глубже наклон. Сильно, не позволяя задуматься или испугаться, бью себя ладонями в челюсть снизу. Со стороны должно казаться, что девочка отчаялась и плачет, распластавшись по полу, хотя на самом деле я не утираю слезы. Так и катятся из глаз. Все силы уходят на то, чтобы не заорать в голос от боли, да ладошки зажимают рот, не позволяя красным соленым каплям пролиться на пол.