Формально перед нами вполне полноценный алексеевский верлибр, стать самостоятельным текстом ему мешают только прочные контекстуальные связи с романом и характерное для всякого фрагмента целого отсутствие логической и интонационной завершенности. Подобных примеров в романе можно найти около двух десятков. При этом они ничуть на разрушают целостности прозаического текста, лишь демонстрируя его неразрывную связь с поэтическим творчеством главного героя, ни одно из стихотворений которого при этом не приводится в романе даже в отрывках.
Попытка же обратного эксперимента превращения алексеевских верлибров в прозаические миниатюры приводит к куда менее художественным, но в силу этого отнюдь не менее показательным результатам: получается чрезвычайно вялая, аморфная проза, перенасыщенная «лишними» повторами, и только.
Рядом с искусственными преобразованиями стиха в прозу и обратно вполне убедительно, как нам кажется, демонстрирующими неадекватность используемого речевого материала, можно рассмотреть еще один эксперимент подобного рода, проводимый уже самим автором. Это любимые Г. Алексеевым верлибры с несомненно прозаическими эпиграфами, которые затем естественно входят в ткань стиха.
В этом ряду можно назвать, например, стихотворение «Погребение поэта» с эпиграфом из воспоминаний И. И. Васильева об А. С. Пушкине: «Был ли кто при погребении поэта, кроме одного полицейского чиновника, сведений не имеется». Текст стихотворения начинается несколько измененной фразой эпиграфа: «Был ли кто при погребении, / кроме одного полицейского чиновника / с распухшей от флюса щекой?», которая затем, еще более варьируясь, появляется в начале пяти из шести строфоидов. Тут мы имеем дело с простейшим случаем: чужой прозаический текст превращается в поэтический, становясь элементом повтора, то есть максимально активной стихообразующей части поэтического произведения.
Сложнее происходит превращение и обыгрывание эпиграфов из Камю, Ясперса и Кьеркегора в «Вариациях на экзистенциалистские темы» 1979 г. и в циклах «На темы Ницше» и «На темы Евангелия», где само понятие темы в значительной степени сближается с музыкальным: перед нами словесные вариации, развивающие и обыгрывающие тему-цитату.
Среди современных питерских поэтов авторитет Г. Алексеева достаточно велик; вполне можно говорить также о реальном присутствии в петербургском поэтическом пространстве «школы Алексеева», что не подразумевает, разумеется, подражательности, но предполагает последовательное использование суммы приемов, наиболее детально и целенаправленно разработанных основателем современного питерского верлибра.