И опять, стиснув зубы, я перебираю свои рукописи, стараясь почувствовать, что может понравиться «главному», что может «пройти». Вот уже двадцать лет, с первых попыток напечататься, я занимаюсь этой постыдной самоцензурой.
Несмотря на свой эгоцентризм, я так и не научился жить в себе. Я по-прежнему на сцене. Но зрителей в зале раз-два и обчелся. После каждого акта своего затянувшегося спектакля я слышу лишь жидкие хлопки.
Покинуть сцену? Стать зрителем?
Моя дочь говорит мне:
– Папа, твои картины какие-то непонятные. Они куда-то манят – далеко-далеко. Они таинственные. Зачем ты пишешь такие картины?
– Не знаю, – отвечаю я, – так пишется.
– А ты попробуй по-другому!
– Пробовал. Не получается. Получается только так.
– Странный ты художник, папа, очень странный!
Простота поистине хуже воровства. Творения истинного искусства невероятно сложны и лишь кажутся порой простыми людям незамысловатым. Спекуляция на «благородной простоте» – одно из великих зол, разрушающих литературу.
Вторая корректура книги направлена в Горлит. Разговаривал со своим редактором по телефону. «Будьте готовы ко всему, – сказала она, – если выбросят несколько, стихов, это еще не так плохо. Может быть куда хуже».
Страшновато, но интересно. Как это, оказывается, опасно – быть поэтом! На каждом шагу тебя поджидают смертельные неприятности. Сколько в этом жгучей романтики!
Позвонил М. А., я рассказал ему о своей тревоге.
– Все будет хорошо! – успокоил он меня. – В любом случае книга будет опубликована.
Позвонила Г. Ей я тоже поведал о своих мрачных предчувствиях.
– Зачем расстраиваться, – сказала она, – зачем страдать раньше времени!
«Она права, – подумал я, – страдать надо вовремя, ни раньше, ни позже, чем требуется».
Кто-то где-то за что-то меня судит. Грядет приговор. В чем я провинился? По каким законам ведется судопроизводство?
О, великий Кафка!