Он согнул ногу в колене и нащупал стилет. Рукоять оружия привычно легла в руку. Солдат вытащил его из сапога и сразу же ударил здоровяка под левое ребро, снизу вверх, к сердцу. Каленая, заточенная четырехгранная сталь вошла в тело без сопротивления, но ничего не произошло. Ламбриец продолжал его душить. Волков ударил еще раз. И еще. И еще. Его рука была уже залита кровью по локоть, и только тут здоровяк отпустил его и, обмякнув, завалился на пол. Волков отлип от стены и повалился на него. И тут же в то место, где он стоял, впился арбалетный болт.

Ламбриец умер без стонов и криков. Раз – и все. А Волков пытался отдышаться, лежа в обнимку с трупом здоровяка. Пытался и не мог. Он знал, что надо вставать, что уже, возможно, сейчас к нему идет арбалетчик. Он подойдет и просто выстрелит в лицо. Либо возьмет копье, топор или даже его собственный меч и зарежет, как ребенка. Но сил подняться не было. Красное марево плыло перед глазами. Хотелось просто дышать, дышать, дышать… Но жить ему хотелось еще больше.

С трудом перевернувшись на живот, Волков осмотрелся. Его меч лежал между лавкой и столом, и он не видел арбалетчика. Скорее всего, тот тоже его не видел. До меча нужно было дотянуться, вытащить топор из-под мертвого ламбрийца сейчас он не смог бы, и все, что у него было, – это обломки щита и стилет. Стилет, конечно, вещь нужная, но от меча сейчас больше пользы. И тут он услышал женский крик.

– Он тикает! – кричала баба, та, что во время драки лежала около очага и подвывала от страха. – Вон он! – Она указывала пальцем.

Солдат поднял голову в направлении ее жеста и увидел зад и ноги человека, который вылезал в окно. Собрав последние силы, Волков встал, поднял меч, хромая и шатаясь, пошел к окну, но не успел. Арбалетчик вылез на улицу. Солдат огляделся. В харчевне были две одуревшие от страха бабы, хрипящий ламбриец с разрубленной рукой, валявшийся в луже крови, и он. Все остальные были мертвы. Волков скинул обломки щита, взял умирающего ламбрийца за ногу и потащил к выходу. Таким и увидели его крестьяне, стоявшие на улице. Шатающимся от усталости, залитым кровью с ног до головы и с болтом, торчащим из левой ноги. Он бросил умирающего ламбрийца около лужи и посмотрел на людей. Те с ужасом в глазах осеняли себя святыми знамениями.

Шел дождь.

И тут мальчишка, конопатый и грязный, стоявший у угла харчевни, звонко заорал:

– Рыцарь, господин рыцарь, вон дезертир, к пруду побежал!

Тут же загалдели другие мальчишки, и весь народ потянулся к углу харчевни.

– Бежит, собака, лови его!

Мужики кинулись за ним следом. Волков не побежал за ними – хромая, он пошел к своему коню. Мужик, которому он приказал сторожить вещи, произнес:

– Глаз не отводил, все в целостности.

Солдат молча снял с седла мокрый плащ, кинул его мужику через плечо, сбросил мешок с доспехами на траву, морщась от боли, и залез в седло.

– Следи за вещами, – сказал он мужику и дал коню шпоры.

Ламбриец бежал по размокшей дороге, он был бос, а за ним неслись мальчишки, словно гончие, поднявшие кабана. Приближаться к нему побаивались, но не отставали ни на шаг. Мужики и бабы держались чуть поодаль. Волков обогнал их всех, догнал дезертира у пруда. Тот запыхался, устал и остановился у воды, он улыбался.

– А ты лют, брат-солдат, – произнес дезертир, улыбаясь. – Ох и лют.

Это был настоящий арбалетчик. Невысокий, жилистый, лохматый.

Арбалетчиков ненавидели все, особенно рыцари, рейтары и жандармы, да и ландскнехты и пикинеры тоже. Уж больно смертоносны были их подлые болты, прилетающие неизвестно откуда и иногда пробивающие любую броню.

– Может, отпустишь меня? – спросил арбалетчик.

– Пошли со мной, – сухо ответил Волков.