— Встречай меня всегда так.

Как мне нравилось, как вспыхивают ее глаза от ярости, когда я отдаю ей приказы. Но я и не говорил с ней иначе. Пусть знает свое место. А оно у моих ног, подо мной и никак не выше уровня моего члена.

— Обойдёшься.

Наглая сучка. Но разве это не заводит. Усмехнулся уголком рта. Дерзит. Боится и сопротивляется. Эта сила, стержень внутри нее возбуждают сильнее всего. Не овца. Не такая как все остальные кого я когда-либо имел. ЕЕ покорность скорее оцепенение, а внутренняя борьба происходит всегда. Но если бы она сопротивлялась и хотя бы раз сказала мне нет я бы ее не тронул. Я подонок…но не насильник. А сучка всегда молчит и дает. Боится, трясется, отворачивается, но никогда не сопротивляется и не говорит нет. Добрая что ли, блядь?

Стискивает свои пальцы, буквально заламывая их. Снова это сопротивление, которое она старается не показывать, и я не понимаю, что происходит в ее голове. Да, мы почти не разговариваем…я чаще просто прихожу, разворачиваю спиной к себе, наклоняю над столом или толкаю на постель и беру ее сзади.

— Тогда зачем так оделась?

— Просто так.

Приподнял бровь и снова очертил узоры ткани на ее хрупкой спине. Хочется рвануть шелк и кружева, обнажить ее увесистые и довольно крупные стськи, сдавить соски и долбиться со всей дури сзади. Но…не сегодня. Сегодня я попробую ее соски на вкус, покусаю их, пососу, поласкаю языком, потереблю заглядывая ей в глаза. Сегодня мы посмотрим насколько ты умеешь быть равнодушной когда я возьмусь за тебя, детка. Ты ведь здесь для того, чтобы родить мне маленького Нармузинова. Даааа, блядь. У Воронова будет внук Нармузинов. Вот такая хуйня ждет моего свата. Я трахаю его дочь и пускаю в нее свое семя.

— Мне…мне стало скучно. Мне же нечем заняться, — пожимает плечами и продолжает вытирать косметику влажной салфеткой с таким усилием будто хочет снять с себя кожу. Мне не понравилась краска на ее лице. Гораздо больше нравится естественная красота. А Воронова не просто красивая — она ослепительная. Она сумасводящая дрянь, от которой у меня член стоит колом сутками напролет и яйца сводит судорогой, потому что для нее они всегда полные. Я забыл, когда в последний раз трахал кого-то другого.

— Вот…захотелось.

Приблизился еще ближе. Одним шагом, нависая над ней, уже наваливаясь грудью на ее спину. Еще секунда и сомну собой, распластаю о зеркало. Выдохнула, впечатываясь в поверхность стекла, чтоб отодвинуться от меня подальше, а я представляю как ее груди распластаются по зеркалу, вожмутся в него, когда войду сзади.

— Стирай. Тебе не идёт.

Схватил за руку, отобрал салфетку и провел по ее скулам стирая тональный крем, скрывающий бело-розовость идеальной кожи.

— Не люблю косметику на лице.

Тяжело вздыхает, судорожно сглатывает слюну. Вот она волна страха. Уже знакомая мне, волна с которой мы сегодня поиграемся. Я так близко что улавливаю запах ее кожи и даже то как она пахнет между ног, под трусиками.

— Очень жаль, что я не знала раньше…красилась бы каждую ночь. Для тебя.

Мне смешно от ее сарказма, смешно, что она пытается поддеть меня и это выглядит так как будто маленький белый зайчик пытается напасть на большого серого волка.

— Вновь дразнишь меня. Зачем? Так нравится боль? Моя ярость? Я же могу уничтожить тебя вот так, — щелкнул пальцами перед ее носом, — сожрать тебя. Прямо сегодня, Воронова.

— Подавишься, Нармузинов.

— Глотать у нас будешь ты… я же буду лизать.