Но, к удивлению Григория, девочка перестала кричать, а только всхлипывала. Она, оказывается, в отличие от большинства детей, могла терпеть сильную боль. Возможно потому, что уже свыклась с ней? Сколько дней проходила она с этой ужасной раной, было непонятно. Еще больше Родимцева удивило то, что, закончив сшивать рану, капеллан велел Григорию отпустить ребенка, а затем положил девочке руку на макушку и произнес какие-то слова на непонятном языке. Из короткого страстного монолога, похожего на заклинание, Григорий четко уловил лишь одно знакомое слово: «Бафомет». И вдруг что-то произошло. Как будто бы мгновенно изменилось атмосферное давление. Налетел порыв ветра и две свечи из трех задуло. Зато свечение появилось прямо под ладонью капеллана и оставалось там какое-то время, пока девочка не начала падать. Тогда Годфруа ловко подхватил ее и уложил на расстеленную сержантом постель.

— Теперь ей нужно как следует поспать, — объяснил капеллан. И добавил:

— Я сделал для девочки все, что мог. Но, рана у нее не столько на лице, сколько в душе. Завтра увидим, поправится ли она.

Потом капеллан быстро собрал свои инструменты, накрыл девочку одеялом, задул свечу и, опустив полог палатки, ушел на другую сторону замкового двора, к просторному шатру, в котором расположился командир отряда вместе с тремя немолодыми рыцарями, имен которых Григорий еще даже не знал. А у входа в их палатку дежурил оруженосец командира, совсем молодой парнишка.

Небо было ясным. Луна и крупные южные звезды давали достаточно света, чтобы заметить врагов, если они подкрадутся к замку. Потому Григорий, стоя на посту возле палатки, внутри которой спала девочка, позволил себе покопаться в собственных воспоминаниях. Ему захотелось припомнить все то, что он читал про Бафомета в книжках далекого будущего.

Родимцев помнил, что при разгроме ордена храмовников одно из обвинений, вменяемое им церковью, как раз и заключалось в поклонении некоему Бафомету. Но, кто это был такой, до конца установить так и не удалось, а потому само обвинение выглядело необоснованным. Церковными обвинителями утверждалось, что Бафомет представлял собой демона с тремя головами. А многие подследственные говорили обратное, что это был символ мировой мудрости, а три головы изображали святую Троицу или же триединство Бога-Творца, или даже само Мироздание.

В любом случае, никаких достоверных свидетельств, кто же такой Бафомет, найти не удалось. Не было и его правдивых изображений. Лишь в девятнадцатом веке французский эзотерик и оккультист Элифас Леви нарисовал Бафомета в виде человека с козлиной головой на одной из карт колоды Таро, изображающей сатану. Но, к тому моменту от разгрома ордена тамплиеров в 1307-м году Филиппом Красивым и от окончательного упразднения этой организации папой Климентом V в 1312 году прошло слишком много времени, чтобы сохранились шансы на то, что изображение, выполненное Леви, хоть как-то соответствовало истине. Тем не менее, в мировой культуре с конца девятнадцатого века имя Бафомета утвердилось в качестве синонима сатаны. Хотя настоящую суть этого названия по-прежнему никто не знал. Были только предположения, что само слово является искажением имени Мохаммед или же означает «крещение мудростью».

Вообще, из книжек, прочитанных Родимцевым, явствовало, что внутренние обряды ордена бедных рыцарей храма Соломона, которых для краткости называли храмовниками или тамплиерами, несколько отличались от обычных, принятых католической церковью. Без сомнения, у них имелись какие-то собственные символы, ритуалы и реликвии. Например, на том же обвинительном процессе говорилось, что тамплиеры поклонялись неким засушенным головам. Но, эти обвинения были еще более абсурдны, потому что и официальная церковь в то время не только покланялась святым мощам, и не только головам, а фрагментам скелетов и даже отдельным костям, но и активно торговала ими по всей Европе.

Хотя, с другой стороны, многими исследователями утверждалось, что ничего мистического в ордене храмовников и не происходило, а причиной его разгрома послужила элементарная зависть короля Франции Филиппа IV Красивого и римского папы к богатству и влиянию тамплиеров. А все грехи, приписываемые членам этого ордена, представляли собой лишь пропагандистскую выдумку недоброжелателей, распространяемую для оправдания собственного беспредела в отношении рыцарей-монахов.

Так это или нет, Григорий и собирался постепенно выяснить, раз уж по воле судьбы нечаянно попал прямо внутрь этой таинственной военизированной организации, вокруг деятельности которой ходило столько легенд даже через многие века. Странное наложение рук со свечением и упоминанием имени Бафомета, свидетелем чему он только что стал, лишь утвердили Родимцева в желании узнать правду. Пока же он даже не мог толком объяснить, чему же стал свидетелем: к сатане или к Господу обращался капеллан? Как бы там ни было, а из действий капеллана Григорий уяснил, что основы медицины и практика хирургии тамплиерам известны.

Между тем, пока Григорий Родимцев, он же Грегор Рокбюрн, рассуждал о мистической стороне жизни бедных рыцарей храма Соломона, Адельгейда спала и видела сны про все то, что ей довелось пережить за последние месяцы.

Дождь хорошо убаюкивал. Сквозь плотную стену ливня мародеры подошли к манору. Старый Жюсьен задремал на башне под шум дождя и не заметил их приближения. Почти безмолвно они возникли там, где лежали выбитые ворота. И их оказалось много. Несколько десятков. Жюсьен, наверное, не успел ощутить даже боль, когда его убили. Ему положено было хотя бы крикнуть, но он не сумел сделать даже этого.

Тревогу подняли лишь тогда, когда враги уже захватили башню и пересекли маленький двор, а мессир Ульрих, который охранял вход, встретил их возле дверей самого манора. Тяжелый двуручный меч рассек воздух, сразу снеся голову одному из приближающихся врагов. Но, огромный сарацин в шишаке, предводитель отряда, быстро ударил тяжелым ятаганом, улучив момент, когда острие рыцарского меча пошло вниз.

Мессир Ульрих встретил удар прочным железом доспехов. Его левый наплечник принял на себя кривой ятаган даже не помявшись. Доли мгновения хватило рыцарю, чтобы вновь привести двуручный клинок в готовность. Такие мечи, тяжелые длинные цвайхендеры, появились не так давно, но уже получили распространение среди тевтонских рыцарей, особенно среди опытных вояк, обладающих высоким ростом и большой физической силой, которые не боялись противостоять в одиночку многочисленному противнику. Таким и был мессир Ульрих Матфридинг. Следующим ударом он убил еще одного врага, а главарь мародеров отскочил назад, спрятавшись за первую шеренгу, и коротким выкриком приказал пустить в ход копья.

Мессир Ульрих отбил мечом несколько копейных ударов, но его с каждым мгновением теснили все ближе ко входу в дом. И тогда он закричал, призывая на помощь. И его услышали. Арбалетчики начали бить из окон, а оруженосцы выскочили из дома с мечами в руках. Клинки мечей соприкоснулись с копьями, отводя удары. А арбалетные болты пожинали кровавую жатву.

Атака на какое-то время остановилась. Но, позади неприятельского отряда в арбалетчиков уже целились лучники. Их стрелы, выпущенные из коротких луков, не позволяли пробивать доспехи. Но меткие стрелки били по лицам. И вскоре один из арбалетчиков получил стрелу в левый глаз. А копейщики усилили натиск. Пятеро оруженосцев и один рыцарь с трудом сдерживали натиск полусотни врагов. К журчанию ливня добавился звон клинков и крики людей.

Адельгейда проснулась и испугалась. На ее глазах отец облачился в доспехи, схватил свой меч и спустился вниз вместе с оруженосцем по имени Ганс. Внизу к ним присоединился мессир Бернард. А мессир Карл уже был внизу и бился. Мессир Эдвард остался на втором этаже возле окна. Он стрелял из арбалета и руководил остальными арбалетчиками.

Может быть, они смогли бы сдержать натиск, и даже обратить врагов вспять, но рыцарские щиты они не взяли с собой, уходя из замка, потому долго держаться против копейщиков, построенных в три ряда, они не могли, принимая уколы копий на доспехи. Обрубать древки не получалось, потому что они были защищены на приличную длину железными полосами. А противники с копьями все наседали, действуя довольно слаженно. Видимо, перед ними были не простые мародеры, банды которых, обычно, состояли из разного плохо обученного отребья, а опытные копейщики-ветераны, пехота Бейбарса, используемая против рыцарской кавалерии. По-видимому, этот отряд пехотинцев отстал от основного войска и рыскал по окрестностям в поисках наживы.

Копейные удары одноручными мечами удавалось лишь немного отклонять, но добраться до самих копейщиков не получалось. А арбалетчики были заняты перестрелкой с парой десятков вражеских лучников. Мессир Ульрих уже устал отбивать копья и принимать удары доспехами и закрытым шлемом. Яростно зарычав, он ринулся в атаку, дотянувшись концом своего длинного меча до рук копейщиков. Его поддержали мессир Бернард тоже вооруженный двуручником и мессир Карл с длинным полутраручным мечом. Под ноги полетели чьи-то отрубленные пальцы. Длинными мечами им удалось сдвинуть пики. Строй копейщиков нарушился и смешался. Двое из них упали убитыми. А в брешь ринулись остальные защитники манора, и это оказалось ошибкой.

Под потоками ливня, в наступивших сумерках, тяжелые рыцари скользили на камнях мощенного двора. А враги быстро отступили и окружили их полукольцом, нанося удары теперь с разных сторон. Неожиданно стремительный копейный удар угодил Карлу подмышку. И рыцарь пал. Кровавая лужа быстро расплывалась вокруг его тела. Но, мессир Бернард пока контролировал дистанцию. Подныривая под копья, ему удалось сразить еще двоих прежде, чем ему пробили кольчугу, и наконечник копья вошел в тело между пластинами доспеха. Последним усилием он достал еще одного врага, а потом упал, подмяв под себя собственный длинный меч, и больше не двигался.