Фицрой наряднее фазана, весь в красно-золотом, только плащ с плеч красиво ниспадает на конскую спину до самой репицы хвоста, белоснежный, расшитый по краям золотой вязью, сапоги из тонко выделанной кожи, как и штаны, только на сапогах еще и металлические вставки якобы для крепости, но на самом деле опять же для бахвальства.

Даже хвастливая шляпа на нем с разноцветными перьями, а рубашку на груди обнажил, все забываю спросить, почему перестал носить тот костюм, что я ему привез из запасов Рундельштотта.

Он поймал мой взгляд, заулыбался во весь рот.

– Ты чего такой хмурый?.. Посмотри, как все на свете радуется!..

– Да так, – ответил я, – все думаю, не заболел ли ты…

Он изумился.

– С чего вдруг?

– Что-то давно никому ничего не продавал, – напомнил я.

Он беспечно отмахнулся.

– Если что-то попадется, почему нет? Я люблю это дело.

– Любишь? – спросил я с упреком. – Наслаждаешься!.. Только мне еще не продал тот зуб дракона…

Он оживился.

– Хошь продам? Дешево!

– Нет уж, – отрезал я. – Мне ты не продашь.

Он печально вздохнул.

– Тебе нет, а жалко. Ты сам такой жук, что даже и не знаю. Потому я такой в тебя влюбленный, никак не пойму, что ты за ящерица.

Дважды заночевали в небольших селах по дороге, а в третьем нам сказали шепотом, что дальше у переправы через речку видели разъезд принца Роммельса. То ли следят за уровнем воды, то ли собирают плату с тех, кто переправляется на эту сторону.

Я подумал, сказал Фицрою:

– Останься здесь, я проведу челночную дипломатию.

– Чё-чё?