Он всегда утверждал, что люди театра не должны жить в своем узком мирке, и реже всего в его доме можно было встретить актеров или режиссеров. Я помню, как однажды, когда надо было обсудить важный вопрос, связанный с судьбой театра, он пригласил для совета И. Эренбурга. Его гостями были архитекторы, художники, военные.
В доме Мейерхольда я познакомился с С. Прокофьевым, К.Петровым — Водкиным, Б. Пастернаком, Ю. Балтрушайтисом, Л. Обориным, со светилами медицинского мира, с Н. Вавиловым. Как — то раз обедал вместе со знаменитым французским писателем Андре Мальро.
Близким другом В. Э. и З. Н.Райх был командующий Ленинградским военным округом, герой Гражданской войны, Иван Панфилович Белов. Об этом ярком, умном, необыкновенном человеке хочется рассказать подробнее: он был близок Мейерхольдам и в трудную минуту пытался им помочь.
Помню, как однажды, просматривая какую — то статью, где говорилось, что в «Командарме‑2» неверно показана Красная армия в первые годы Гражданской войны, В. Э., сердито скомкав газету, сказал:
— Вот какую чепуху пишут! А Белов говорит, что все правильно. Белов сам мог быть героем «Командарма», а X. (автор статьи) тогда в «Кафе поэтов» тянул целыми вечерами кофе с сахарином…
Носивший окладистую темную бородку, мужественный, коренастый, И. П.Белов был человеком удивительной, хотя и типичной для революционных лет судьбы. Портовый грузчик, ставший в царской армии унтер — офицером, он сразу же после революции организовал где — то в Средней Азии военную часть, которой стал командовать, никому не подчиняясь. Г)ромил бухарских князей, баев — богачей, а их имущество отдавал беднякам. По обвинению в партизанщине и бандитизме он был арестован ЧК и препровожден под конвоем в Москву. На допрос пришел Дзержинский, выслушал его и приказал освободить, направив со своей запиской в Реввоенсовет. Там Белов сразу получил назначение командиром дивизии. На фронтах Гражданской войны он заслужил орден Красного Знамени, а после окончания войны кончил Высшие академические курсы. Белов в разное время командовал несколькими военными округами. Весной 1938 года он был по ложному доносу арестован и погиб.
В дружеских отношениях был Мейерхольд и с М. Н.Лухачевским. Я видел в библиотеке В. Э. книжку Тухачевского о походе на Вислу с надписью автора. Исключительно тепло относился к В. Э. С. М.Киров. Во время празднования юбилея Театра имени Пушкина, в котором участвовал и Мейерхольд, с. М.Киров предложил В. Э. вернуться на постоянную работу в Ленинград художественным руководителем одного из театров или создателем нового театра. Я сам слышал об этом от В. Э. С. М.Киров не один раз смотрел «Маскарад». Ему принадлежала инициатива приглашения Мейерхольда участвовать в репетициях возобновляемого в Театре имени Пушкина «Дон Жуана». В. Э. не стремился переезжать в Ленинград, но всегда держал в своих запасниках эту возможность. В середине тридцатых годов он получил в Ленинграде в доме Ленсовета на набережной Карповки постоянную квартиру. Добрые отношения связывали В. Э. и с Серго Орджоникидзе, смерть которого его буквально потрясла. Я знаю, что это маловероятно, но, вспоминая В. Э. в день, когда стало известно о смерти Орджоникидзе, не могу отделаться от ощущения, что он знал о трагическом характере этой смерти: так он был растерян и подавлен. Или он догадывался о чем — то, точно ничего не зная, всей своей феноменальной интуицией гениального художника. Именно в эти дни он сурово посоветовал мне перечитать «Макбета». Дружил В. Э. еще с Н А.Мшпотиным, одним из первых советских наркомов, с А.ВЛуначарским (хотя и часто споря с ним), с очень интересным и широким человеком Б. Ф.Малкиным, с А.Ломовым (Г. И.Оппоковым), с В. Богушевским — известным экономистом, создателем газеты «За индустриализацию» — и с другими крупными политическими деятелями[70]. С некоторыми из них он был на «ты» (например, с Б. Ф.Малкиным), хотя был значительно старше их. В. Богушевский в двадцатых годах так страстно увлекался Мейерхольдом, что некоторое время занимался в ГВЫРМе и даже участвовал в спектакле «Смерть Тарелкина». Кажется, и он был с Мейерхольдом на «ты». В. Э. говорил на «ты» с многими, кто был гораздо моложе его, как, например, с Маяковским. Обычно он называл человека или сокращенным уменьшительным именем, или прямо по фамилии. Это было принято и у него в доме: З. Н. иногда обращалась к нему с обескураживавшей меня простотой: «Мейерхольд». Чаще всего это было, когда она сердилась. Стараюсь припомнить, кого он звал по имени — отчеству, и, кроме Станиславского и Немировича — Данченко (да еще, пожалуй, Ю. М.Юрьева[71]), никого припомнить не могу.
Бесконечно уважал Ленина, преклонялся перед его памятью. Томик Горького с воспоминаниями о Ленине был у него заложен бумажкой на определенной странице. Как — то, раскрыв книгу, я высказал догадку, что В. Э. заинтересовало ленинское определение «эксцентризма» как особой формы театрального искусства. В. Э. словно даже обиделся.
— Ну, вот и вы тоже… — сказал он. — Раз Мейерхольд, то уж, значит, интересуется эксцентризмом! Не угадали…
Оказалось, что книга была заложена ради рассказа оЛенине шофера Гйля на предыдущей странице: то место, где Ленин на едущей машине перешел к Шлю по подножке, чтобы его успокоить. В. Э. очень любил это место.
Он не раз слушал Ленина — оратора и иногда рассказывал о своих впечатлениях. Он говорил о собранности Ленина, о простоте жеста, о подчиненности ритма речи мысли.
Б. В.Щукин был одним из его любимейших актеров, но в роли Ленина он оценил М. М.Штрауха выше, чем Щукина. Он говорил, что Щукин напрасно старается показать Ленина «тепленьким», что он не «теплый, а горячий», что Штраух лучше передает напряжение и победоносность ленинского интеллекта. Когда он узнал, что Н. К.Крупская высказала то же самое мнение, он очень обрадовался.
Как известно, включение в репертуар ГосТИМа «Дамы с камелиями» он оправдывал в числе прочих мотивов также и тем, что, по рассказу одного из старых большевиков, В.И.Ленин за границей смотрел в театре пьесу А.Дюма — сына и был растроган до слез. В устах В. Э. этот факт не был демагогическим приемом: его на самом деле согревал и увлекал этот рассказ.
Трудно сейчас установить точно все факты, но я хорошо помню и отвечаю за свое сообщение: Б.Лковлев, автор известной «антиплетневской» статьи о пролетарской культуре, написанной по инициативе В. И. Ленина, в процессе работы над статьей звонил В. Э. по телефону и спрашивал по поручению Ленина о мнении Мейерхольда по этому вопросу. Невозможного в этом ничего нет. Мы знаем из многочисленных ленинских документов, как часто встречается там подобное указание: запросить о мнении такого — то…
У меня в блокноте запись об этом сделана очень конспективно и полузашифрованно, потому что разговор о статье Яковлева зашел в связи с известием о его аресте в 1937 году.
В. Э. никогда не был связан с оппозицией. Ему инкриминировалось посвящение одного из спектаклей Троцкому. Этот факт упоминался и в статье П. Керженцева, предвещавшей закрытие театра. Но Керженцев умолчал о том, что текст посвящения был несколько иным: спектакль посвящался Красной армии и первому красноармейцу Л.ДЛфоцкому. Это во — первых. А во — вторых, у В. Э. сохранилась газетная вырезка старой статьи того же Керженцева, где он восхваляет этот спектакль и пишет что — то вроде того, что не случайно он посвящен такому — то. Дальше следует красноречивый панегирик лицу, которому посвящается спектакль. Комментарии, кажется, излишни.
Мейерхольд встретил революцию сложившимся, зрелым человеком. Когда он вступил в партию, ему было сорок четыре года. Но на всем стиле его поведения, манере говорить, здороваться до конца жизни оставался отпечаток непринужденной простоты и товарищеской прямоты, свойственный эпохе первых революционных лет. Для рабочих сцены и всего обслуживающего персонала он был своим человеком. Если к нему в кабинет одновременно входили младший осветитель и режиссер — ассистент, то он сначала всегда выслушивал осветителя. Это не было напускным демократизмом.
Его считали высокомерным, но это было совсем особое высокомерие, заметное только издали, а не вблизи.
Однажды на месткоме театра разбирался инцидент с молодым актером, оскорбившим костюмершу. Всеволод Эмильевич сурово осудил его.
— Ничего нет отвратительней, — сказал он, — когда художник презирает дворника или актер смотрит свысока на рабочего сцены. Это всегда выдает пошлую натуру, и я краснею, столкнувшись с этим… Но, — добавил он, помолчав, — я могу понять, когда хороший сапожник презирает плохого сапожника…