Хоть он и произносит формальное «госпожа», но в его интонациях нет и намека на почтительность. Скорее, так… легкая снисходительность. Он и «новый слуга» выговаривает с едва заметной ухмылкой, как будто насмехается над дурацким капризом судьбы.
К счастью, после нашей лаконичной беседы в пальцах горообразного мужчины звенькает связка ключей, и он приступает к вскрытию ржавого замка, давая наконец повод порадоваться его приходу.
Вскоре Хродгейр настежь распахивает ворота, ловко подхватывает под уздцы лошадь и вместе с храпящим пьяницей Скули ведет ее в конюшню. Я же плетусь в обход замковых флигелей, чтобы через черный вход попасть на кухню, к прислуге.
Не успеваю открыть потемневшую от времени дверь, как она сама выстреливает наружу, чуть не сбив меня с ног. Оттуда вылетает большая, словно медведица Ингвер и душит в объятиях:
— Ханна, детка моя! Ты здесь… Мы тебя позже ждали, не раньше обеда… Ноги бы оторвать этому пропойце! Кто же ездит среди ночи по лесу, полному разбойников? А я услыхала какой-то стук… На всякий случай отправила Хродгейра проверить… Думала, чой-то мне, старой, опять померещилось! А нет… Это ты стучала, ты! Значит, старая Ингвер еще не выжила из ума!
Чувствую, как в ее распаренных от жара руках трещат мои косточки. Тролли не умеют рассчитывать свою силу, даже в старости и немощи. Упаси вас Великий пожать троллю руку на его смертном одре! Ни единого целого пальчика не останется!
— Я тоже рада тебя видеть, — из моей груди вылетает лишь сдавленный писк. — Только мне бы подышать немного…
Ингвер отстраняется на шаг, правда лишь для того, чтобы вцепиться в мою ладошку сильными, шершавыми пальцами и втащить меня в жарко натопленную кухню. Оказавшись внутри, она внимательно меня осматривает и шумно втягивает приплюснутыми ноздрями воздух:
— Ты пахнешь голодом, усталостью и еще чем-то… Эх, теряю нюх на старости.
Крутит-вертит меня, оценивая со всех боков, как репку в овощной лавке. Видимо, видок у меня так себе, поскольку кухарка хмурится и без конца причитает:
— Глянь-ка… Ничего не осталось от пухленькой розовощечки, ухватить не за что… Бледная, как луна… Тощая, как лучинка… Садись-ка скорей за стол, детонька! Худоба — это дело излечимое! Главное, почаще заглядывай ко мне на кухню!
За что я люблю Ингвер — она умеет заботиться о других! В ее представлении забота — это жареные яйца и лепешки, обильно политые медом на завтрак. Несмотря на крупные пальцы, она ловко управляется и с тонкой работой, а уж в изготовлении мясных блюд ей и вовсе нет равных. Меньше, чем через пол часа, троллиха укладывает меня на печку, сытую и довольную.
Пока Ингвер возится с посудой, заодно и меня вводит в курс последних событий. В полудреме слушаю ее негромкую болтовню.
Отчим мой по-прежнему лютует. Все свою дочку от первой жены никак замуж не выдаст — оттого и бесится, наверно. Чем из слуг дурь выбивать, лучше бы дочь воспитывал. Авось тогда бы и жених для нее сыскался…
С этими девками вообще-то одна беда…
В нашем селе, к примеру, недавно стали пропадать незамужние. Из последних — Криста, Гирра, Лейдва, Нойме… Девять девушек за три месяца, всех по именам не упомнишь. Жизнь в деревне, конечно, не сахар. Вот и бегут отсюда, как крысы с тонущего баркаса.
Всего несколько дней назад дочь мельника сгинула. Нойме ее звали. «Свободолюбивая», значит. Злые языки говорят, что втюрилась в приезжего торговца и сбежала с ним по глупости.
Но враки это все, ясен пень! Скромная она девка. Никогда бы не посмела родителей опозорить! Наверняка, в город на заработки удрала! Небось через год вернется с сундуком, набитым приданым. Тогда-то и прикусят язычки все злопыхатели!
Нынешние девицы избалованные, что пуховка для пудры! Им все городские удобства подавай: туалет с крышей, с отдельными четырьмя стенами, колодец персональный для всякого дома, очаг согревающий в каждой комнате! Чем их кусты не устраивают, дурех, и легкое одеяло?
Все, что исчезли, — слабачки вроде меня, из людских. Утекли, что вода меж пальцев от нормальной деревенской жизни.