Когда рассказал об этом Сашке, тот, на удивление, решение Нелли Леонидовны одобрил:
– Ну и правильно. Знаешь, будь у меня в родне евреи – я бы тоже свалил. Хорошо теперь немцам и евреям – езжай на историческую родину… Что здесь делать? Глянь вокруг: все рушится на глазах! Правильно отец говорит: если несколько лет стоять на распутье, гадая, какой дорогой идти, то все дороги вокруг травой зарастут. – Денис не возражал, и Сашка продолжил, сощурив со злостью глаза: – Зато хапугам нынче раздолье: пока демократы на митингах глотки дерут, они народное достояние растаскивают. Знаешь, что у отца в пароходстве творится? Пароходы приватизируют – легко и непринужденно. Представляешь – па-ро-хо-ды! Нет, я бы уехал. Хоть в Израиль, а потом можно и в Америку.
– Ты, что ли, Сашка, не патриот?
– А ты – патриот?
– Я не представляю, что мог бы где-нибудь жить, кроме Питера.
– Но живут ведь люди – и живут получше нас! Помнишь, нам про инфляцию на Западе говорили, а мы не понимали, что это такое. Теперь понимаем. Только у них пять процентов, а у нас пятьсот.
– Нет, ты не прав. Ну подумай: если все уедут, что со страной станет?
– А ничего хорошего. Ничего хорошего нас здесь не ждет, – Сашка помолчал и добавил с ехидством: – Нет, конечно, у тебя перспектива, будущий тесть – директор, он свой завод приватизирует, и тебе обломится. Пристроит к себе заместителем, потом бразды правления передаст… Станешь ты заводчиком, или как там это называется?
Денис всерьез обиделся, схватил друга за рукав.
– Я Иру люблю, а не ее отца! Да будь она даже сиротой!..
– Да понятно, понятно… – беззлобно ответил Сашка, стряхивая его руку. – Просто тебе повезло. На каникулах сидишь в отделе главного технолога на папочкином заводе, а я на рынке ящики таскаю. Лучше бы я их где-нибудь на Западе таскал, там хоть деньги платят, а здесь – жалкие сто рублей в день.
Денис смущенно отвел взгляд. Он постеснялся попросить за Сашку, когда Валентин Артемьевич предложил ему работу на время каникул.
Лето выдалось неспокойное. В верхах бурлило. Одни растаскивали бывшую социалистическую собственность, другие боролись за власть. Похерив идеи коммунизма, Россия со всей дури вляпалась в «бандитский капитализм».
Народные депутаты неоднократно высказывали недоверие политике Гайдара, но тот и после смещения с поста Председателя правительства не потерял веса. Аналитики оценивали степень противостояния законодательной и исполнительной власти в России как взрывоопасную. Ельцин «успокаивал»: мол, погодите, это еще артподготовка, штурм будет осенью. Слово свое Президент сдержал. В сентябре вышел его указ о поэтапной конституционной реформе, роспуске Верховного Совета и Съезда народных депутатов. Съезд указ не поддержал. Народу это тоже оказалось не по нутру – по всей стране в поддержку народных избранников митинговали тысячи и тысячи. Депутаты отказались подчиниться указу о роспуске, и тогда Ельцин по совету Гайдара приказал оцепить дом Верховного Совета силами войск и МВД, отключить его от воды и света. А когда и это не помогло, ввел в город танки. Белый дом, в котором находились сотни людей, обстреливали со стороны Арбатского моста. Весь мир наблюдал, как из разбитых окон здания на Краснопресненской набережной вырываются черные клубы дыма.
– Ты видишь? – кивнула на экран Нелли Леонидовна. – Нет, бежать отсюда, бежать! Сынок, может, все-таки вместе уедем?
– Мама! – возмущенно воскликнул Денис. – Мне кажется, мы уже сто раз об этом говорили!
– Хотя бы загранпаспорт сделай, я тебе оттуда вызов пришлю. Приедешь, посмотришь – может, понравится?
– Хорошо. Посмотреть можно, интересно ведь, – сдался он. – Но не останусь, мам, это точно.
– Наверно, я в феврале или в марте уеду. Надо о продаже квартиры думать. Я с Лизой говорила, ты можешь у нее пожить – она теперь почти круглый год на своем участке. Даже обрадовалась, что квартира присмотрена будет.
Мамина подруга, тетя Лиза, учительница английского на пенсии, жила двумя этажами выше, в такой же квартире, как у Колесниковых. В последние годы она предпочитала жить на даче, говорила, что не только воздух, но и в целом атмосфера там лучше, спокойнее.