«При обследовании одного из фашистских застенков в дрезденской тюрьме, — сообщал Лукьянов, — обнаружил надпись на тюремной стене. Она гласила:

«Здесь сидел Ахмет Симаев, журналист, москвич. Нас из России одиннадцать человек. Все мы осуждены вторым германским имперским судом на смертную казнь. Кто обнаружит эту надпись и вернется живым на Родину, прошу сообщить родным и близким о нашей судьбе.

24 марта 1944 года».

Вот об этом я вам и сообщаю.

Дальше был написан ваш адрес, по которому я и посылаю это письмо, выполняя волю погибшего патриота.

С приветом к вам капитан Лукьянов».

Вдова Тарифа Шабаева, тоже после войны, получила в Ташкенте письмо от незнакомого ей человека — Василия Ивановича Чебона. Он писал:

«Я сообщаю вам, что Шабаев Тариф Хафузович сидел со мной в тюрьме в г. Берлине в июле месяце 1944 года. Они были присуждены к расстрелу — одиннадцать человек за подпольную работу против немцев, а я был присужден к пятнадцати годам тюрьмы.

Я с ним сидел в одной тюрьме, и один раз в неделю мы с ним виделись на прогулке.

Пока все. Описывать всего не стану, но его нет в живых».

На запрос вдовы Тарифа Шабаева Василий Чебон прислал еще одно письмо.

«Я вам должен сказать, — писал он, — что мы познакомились с Шабаевым в сорок четвертом году в июле месяце в Берлине, в тюрьме… Он был присужден к смертной казни имперским судом за подпольную работу против немцев. Работал в подпольной типографии в Берлине. Но он был не один — к смертной казни присуждено было одиннадцать человек».

Последняя строчка письма позволяла предполагать, что подпольщиков-антифашистов могли казнить только после даты, указанной Василием Чебоном.

В том же письме Василий Чебон рассказал жене погибшего товарища о том, что ему пришлось заучивать на память все, что говорил Тариф Шабаев: адрес семьи, имя жены и просьбу передать всем, что они погибают за Родину.

Заключенные, прибывшие из той же тюрьмы в лагерь позже Василия Чебона, говорили ему, что всех осужденных уничтожили, но сам он точно не знает, когда это произошло.

Найти Чебона, чтобы подробнее порасспросить о его жизни в тюрьме, не удалось Может быть, он уже умер или куда-то переехал, не оставив своего адреса.

Поиск продолжали немецкие товарищи. Леон Небенцаль обратился с письмом к бывшему тюремному священнику Плетцензее Харальду Пельхау с просьбой сообщить все, что он знает о Мусе Джалиле и его товарищах. В демократической Германии Пельхау был известен как активный антинацист и автор известной книги «Последние часы», в которой вспоминал о последних часах жизни перед казнью многих политических заключенных.

К сожалению, Харальд Пельхау не встречался в тюрьме Плетцензее с узниками-татарами и не мог ничего сказать о них. Но запрос Небенцаля Пельхау отправил бывшим священникам других тюрем. Один из них — священник Юрытко, служивший во время войны в военной тюрьме Шпандау, написал следующее:

«Я помню еще поэта Мусу Джалиля. Я посещал его, как католический священник, приносил ему для чтения книги Гёте и научился ценить его как спокойного благородного человека. Его товарищи по заключению в военной тюрьме Шпандау очень уважали его… Он сидел в камере с одним инженером, имени которого я не помню. Как рассказывал мне Джалиль, он был приговорен к смертной казни за то, что печатал и распространял воззвания, в которых призывал своих земляков не сражаться против русских солдат».

Священник Юрытко рассказал еще, что среди приговоренных к смерти в тюрьме Шпандау находился один итальянец по фамилии Ланфердини — Рениеро Ланфердини, который сидел в одной камере с Мусой Джалилем. Юрытко хорошо помнил, что он приносил Ланфердини «Божественную комедию» Данте на итальянском языке.