Я стоял, вообще ничего не понимая. На секунду даже мелькнула безумная мысль о том, что хозяин дома двоеженец или за те три дня успел овдоветь и жениться по новой, потому что если передо мной сейчас стоит Мария Андреевна, урожденная Долгорукая, то кого я встретил тогда у Ведьминого ручья?! Кого я защищал на лесной опушке, стоя по колено в сугробе?! Кто подарил мне перстень?! Неужто Валерка был прав?! Неужто и впрямь это был мираж, видение, фантасмагория? А как же сам подарок?! Он-то реальный, осязаемый!

Пока мы ехали, я все искал ответы на свои вопросы. Ладно, один раз совпало, так что же теперь — повторно?! И если это не та Маша, то где тогда искать мою? Приказчик Ицхака клялся и божился, что все разузнал доподлинно, и он действительно не ошибся — все совпадало. А внешность? Ну как я мог ее описать? Краше в мире нет? Значит, разные у нас понятия о красоте. К тому же жена этого Никиты действительно привлекательная особа.

И вдруг в мои размышления ворвался голос князя. Я услышал его с середины фразы, но мне хватило:

— …А уж та Маша доподлинно ангел во плоти, и я так мыслю, что государь беспременно ее выберет.

Кто ангел? Какая та? И при чем тут царь? Я недоуменно уставился на Воротынского.

— Так уж и выберет? — выразил я сомнение, чтоб князь стал пословоохотливее.

— А вот ты бы поглядел на нее, иначе запел бы, — даже обиделся Михаила Иванович. — В очах утонуть можно. Яко два озерца пред тобой. Так и манят, так и манят. Одни ресницы стрельчатые любого молодца наповал сразят. Про стать уж и не говорю — в сестричну[26] мою уродилась, и дородством, и станом — всем взяла.

В груди екнуло, дыхание перехватило, но я, собравшись с духом, спросил, прилагая все усилия, чтобы голос не дрожал от волнения:

— Да, может, она подурнела с тех пор?

— С чего это дочка моей сестричны подурнеет?! — возмутился князь. — У нас, Воротынских, что ни девка, то краса неописуемая. Ну и Долгорукие тож не из последних. Вот вместях и сотворили диво дивное.

Сердце почему-то принялось так отчаянно колотиться, будто хотело вырваться из груди. В висках звенели колокольчики, а по затылку словно лупил какой-то назойливый кузнец, но я все равно спросил как можно небрежнее:

— А что, и впрямь ее батюшку тоже Андреем зовут или мне послышалось?

— Отчего ж послышалось. Так и есть. Андреем Тимофеевичем. Последний он у Тимофея Владимировича. Да я тебе сказывал по дороге туда. Али запамятовал?

— Запамятовал, — сконфуженно сознался я. — Как есть запамятовал. — И пожаловался: — Уж больно крепкий медок у Никиты Семеныча. Аж с ног сшибает. До сих пор голова кружится.

— И как я тебе сказывал, что ее поезд о позапрошлое лето близ Ведьминого ручья чуть тати не перехватили, тоже запамятовал? — подивился Воротынский. — Это когда Андрей Тимофеевич замуж ее пытался за дмитровского княжича выдать, за Василия Владимировича, — уточнил он.

— Тоже, — одними губами произнес я, не в силах дышать, и блаженно пролепетал: — Близ Ведьминого ручья… тати… и не замужем… ну надо же. И как это я все… запамятовал?.. — В эту минуту мне больше всего хотелось попросту расцеловать этого немолодого человека с пышной окладистой бородой и седыми висками. Его, потом всех слуг, что сопровождали нас, закончив сексуальный порыв души лошадиными губами. — Ох запамятовал, князь-батюшка. — И от избытка чувств я весело засмеялся.

Глупо, конечно, но сдерживать себя в тот момент я не мог, заливаясь от хохота и утыкаясь в конскую гриву.

— Эва, как тебя с русского меду развезло, — неодобрительно крякнул князь, но потом тоже сдержанно улыбнулся — уж очень заразителен оказался мой смех, и снисходительно заметил: — Сразу видать, фрязин.

А я продолжал хохотать.

Кстати, так и не пойму, с чего я взял, что Яковля — похабная фамилия. Очень даже хорошая. Просто отличная, если вслушаться. И сам он мужик весьма и весьма — гостеприимный, приветливый, и вообще душевный парень. А жена у него просто красавица — милая, домашняя, хлопотунья…