Мичурин вышел, переодетый уже в цивильное, на стоянку. Там родители паренька расплачивались с батюшкой, предложили его подвести, но тот отказался – дойдёт пешком, прогуляется, тут до Даниловского было недалеко.

Но когда Мичурин предложил его подвезти, сразу согласился.

– Как вы? – спросил его батюшка в машине.

– У хирурга не принято спрашивать после смерти пациента, как он. Есть у меня человек-психолог, кому я обычно звоню в таких случаях, но она не отвечает, – поделился Мичурин.

– Ну, мы тоже своего рода психологи. Люди хотят успокоения души. Через признание, исповедь, покаяние. И мы, и они – приёмники этих исповедей. И те, и другие отпускают грехи. Мы покаянием, Бог простит, они – детскими травмами.

– Интересная какая у вас позиция, – сказал Мичурин.

Священник и не настаивал, спокойно смотрел в окно.

– У каждого своя судьба, вы себя не вините.

– Если я буду каждый раз себя винить, батюшка, – Мичурин хотел надеть маску врача, но ему это не удалось.

Глаза священника, молодого, с жидкой бородой, пацана совсем, смотрели ему в самое сердце, редко у кого встретишь такие глаза. Переливались, за края выливалась любовь. Сам как Иисус Христос, ей-Богу.

Поэтому Мичурин, которому не ответила Лена, поделился со священником:

– Не могу к этому привыкнуть. Чёрт побери.

– Винить себя – гордыня.

Мичурин удивился.

– Ничего от тебя не зависело.

Мичурин почему-то вспомнил из истории, что на Руси царю простолюдины тыкали, ты царь-батюшка, говорили, свой царь-то, родной. Обычай «выкать» пришёл из Византии, и употреблялся в значении «чужой», гость. Священник, лет двадцати пяти, не более, ему говорил: «Ты».

– Не льсти себе. Ты не Господь Бог.