– Сколько себя помню, всегда было громко: пьяные гости, весёлые песни, бой посуды, звуки ударов, драки, крики о помощи, стук соседей по батареям. Я не могла к этому привыкнуть, хотя должна была. Я ведь не покидала этой квартиры, она была на семнадцатом этаже, кажется, о моем существовании никто не знал или все забыли, или просто никому дела не было. Однажды, когда стало тихо, я знала, это продлится недолго, вышла на кухню, чтобы быстро успеть утащить к себе что-то из остатков еды. Они оба – и мать, и отец – были мертвы, но я почему-то решила, что они просто спят. Я перестала бояться выходить из своей комнаты. Кажется, это были самые спокойные дни моей жизни… Потом соседи учуяли запах из нашей квартиры, и всё началось заново: шум, крики, только уже в интернате… – Сашка говорила, и Лена не останавливала поток воспоминаний.

– Где вы живёте сейчас? – спросила она.

– Туда я не смогла вернуться… Снимаю, работа – дом, никуда не хожу. Я не слушаю музыку и не хожу на дискотеки. Не выношу громких звуков.

– Коллектив?

– Стараюсь ни с кем не соприкасаться.

– Значит, у вас было пять дней покоя и тишины… И те пять дней застряли в памяти как самые спокойные в вашей жизни? – констатировала Лена.

– Это ненормально, я понимаю, – сказала Сашка.

– Вам было четыре.

Они помолчали. Девушка свернула вчетверо газетную вырезку. Других фото из детства у неё не было.

– Я беру вас в терапию. Но это займет время, – сказала наконец Лена.

– У меня нет денег платить.