– Тере, дедушка, – сказал я, что означало «привет». – Вот пока сижу, еще не клевало.

– А этто потому, что ты вотки не пьешь. Вот если бы пил, то и рыппа клефала бы. Я вот вчера трезвый пошел, торкал-торкал – ничего не поймал, а сеготня выпил и сейчас наловлю.

Дед, обойдя меня, прошел еще метров тридцать и начал долбить лунку.

И как будто его появление прорвало какой-то заслон. Клев начался, и я принялся один за одним вытаскивать на лед крупных окуней.

– Вот видишь! – снова послышалось за спиной. – Я пришел – и клеф за сопой привел.

Посидев еще часа три, я начал собираться домой: постепенно клев заканчивался и к двум часам дня начинало смеркаться.

Дома было жарко. Лежанка была протоплена, а на кухне священнодействовала бабушка, бегая от стола к кухонной плите.

– Где тебя черти носят! У меня уже все готово, давай садиться обедать.

И мы сели за стол. Бабушка ради моего приезда расстаралась на пироги, так что я наворачивал рыбники с сигом за обе щеки. Отвалился от стола, только когда из-за надувшегося живота не мог больше за ним сидеть. Дойдя до кровати, я сразу провалился в сон.

Таким образом я провел неделю. К ее концу все мои городские заботы и дела казались в этом отрезанном от цивилизации уголке далекими и нереальными. Я вставал рано утром и уходил на рыбалку до сумерек. Бабушка была немало удивлена моими стараниями: еще в прошлом году почти в это же время я такого прилежания в рыбной ловле не выказывал.

Но все когда-нибудь кончается. Уложив свои вещи и пару десятков самых крупных окуней, я покинул приветливый бабушкин дом. Впереди опять ждут учеба и поиски жизненного пути.

Дома все было в порядке. Меня встретили радостно. Больше всех волновался Лешка. Он завистливо перебирал рыбу, взвешивал на руке самых крупных окуней и все переживал, что ему не удалось поехать со мной.

В первый день учебы, когда у моей группы была анатомия, на которую мне уже не надо ходить, я решил отправиться к Анастасии Михайловне и поговорить о ее предложении. Когда я вошел в кабинет, она сидела за столом и что-то писала. Увидев меня, заулыбалась и предложила присесть.

– Анастасия Михайловна, – собравшись с духом, обратился я к ней, – я долго думал над вашими словами. Мне лестно, что вы выбрали именно меня, я не думаю, что достоин такого. Но, Анастасия Михайловна, я поступил на медицинский факультет, чтобы стать лечащим врачом. И мне не хочется сразу уходить в науку и заниматься только анатомией. Вы ведь, насколько я знаю, тоже не сразу пришли к этому. Поэтому я не могу принять ваше предложение. Может, в будущем я и изменю свое мнение, но пока я не готов быть анатомом. Так же и с должностью лаборанта. Она ведь требует времени, и именно днем. Боюсь, это будет отражаться на моей учебе.

– Хорошо, Сергей, я понимаю все твои возражения. Я почему-то так и думала, что ты можешь отказаться именно по этой причине. Вы, молодые, рветесь лечить больных, спасать от болезней, но мир не так прост. Может, уже спустя несколько лет тебе не захочется видеть своих пациентов. А анатомия останется анатомией и через десять лет, и через триста, и там всегда есть возможность открыть что-то новое, неизведанное, как во всех других науках. Ладно, впереди у тебя еще почти шесть лет учебы. Возможно, ты передумаешь.

Я шел довольный, что смог отказаться от предложения Сидоровой, не обидев ее, как мне казалось, своим отказом.

Пользуясь тем, что мои одногруппницы усиленно изучают анатомию, я направился в больницу.

Мне не хотелось бросать работу в больнице, но санитаром оперблока я больше быть не собирался. Во-первых, очень часто выпадали тяжелые ночи, после которых все равно приходилось идти на учебу, а во-вторых, то, что мне нужно было от этой работы – чтобы меня узнали хирурги больницы и кафедры, – я получил. Если я останусь в больнице в каком-нибудь другом качестве, то всегда смогу найти повод встать к операционному столу.

И вот я шел к главной медсестре, с которой уже успел познакомиться.

– Галина Петровна, – начал я, – мне стало известно, что в больнице освобождается должность ночного лифтера-гардеробщика, не могли бы вы принять меня на эту должность?