— Ото, тебе засчитают на суде.

— Засчитают, жди… — усомнился Пуханов. — Но это доказательство моего полного раскаяния.

— Да… Так какой же он из себя? — спросил Крикун так, как будто и не задавал этого вопроса раньше.

— Какой-то лохматый…

— Лохматый? — удивился Крикун. — Так…

— Волосы у него пластами во все стороны, густые с проседью. И вообще, лицо у него приметное.

— Чем же?

— Оно — как у крота: остроносое, с маленькими глазками, а над ними шапка лохматых волос.

Крикун редко улыбался, но на этот раз, услышав о кроте, скривился в доброй улыбке.

— Значит, лохматый, как я понимаю, такой вихрастый? Да, а уши?

— Уши? Большие, оттопыренные. Усы и бородка жиденькие, как у дьячка.

— Значит, наверное, отпускает, еще не отросли, — рассуждал Крикун и поинтересовался цветом бороды и усов. Пуханов не помнил и ничего определенного на этот счет сказать не мог, но дополнил описания одежды:

— …Был при галстуке. Галстук — трубочкой, скрутился… Пиджак также мятый, с верхними накладными карманами.

— Кто же это такой? — как бы себя спрашивал Крикун.

Пуханов пожал плечами.

— Где ты его видел?

— Я же сказал, в Екатеринодаре, на улице.

— Ото, я не о том тебя спрашиваю, — буркнул Крикун. — Где ты его видел в Турции? Там столько болтается беляков, и как ты его там запримитыв? Ну и память у тебя…

— Видел я его там в порту, на судне «Гурдистан», бывшем «Владимире», в матросской робе, а то судно, на котором я отправился в Новороссийск, стояло рядом, бок о бок.

— Ты с ним говорил?