Этель тихонько испустила удивленное «ах!».
— Ну, потерпи, вот расскажу все Рэю Баку. — И она вдруг принялась хохотать, а мне отчего-то сделалось не так страшно — наверное, из-за ее смеха, он как миллион звонких монет, глубокий и переливчатый. — Я всегда говорила, воображение не доведет тебя до добра, и сегодня тот самый день, Салли.
Пусть даже Этель смеялась, я все равно поняла, до чего она огорчена: Этель даже забыла про манеры и не назвала меня «мисс». Я прижалась к ней, а она обняла меня и сказала:
— Точно тебе говорю. Мистер Расмуссен, он лучший человек в наших краях. Настоящий джентльмен. Он в жизни пальцем никого не тронет, ты уж как-нибудь заставь себя перестать думать о нем худое.
Аромат розовых кустов Расмуссена смешивался с запахом шоколадного печенья, и они создавали такую волну сладости, что мне захотелось нырнуть в нее, раскинув руки, и никогда уже не высовываться на поверхность. Так здорово было бы просто поверить Этель, что я как-то вбила себе в голову, будто Расмуссен убийца. Такой же убийца и насильник, как мистер Кенфилд — шпион, а Грубиян — дьявол в собачьем облике. Я ведь решила, что Расмуссен замышляет недоброе, из-за того, как он смотрел на Джуни в парке, когда они запускали воздушного змея, и потому, что он ни с того ни с сего вдруг становится такой грустный, и потому, что он холост, — неужели это все только из-за моего воображения?
— Может, это из-за маминой болезни? — спросила Этель. — От сильных переживаний людям порой мерещится, будто вокруг неладное творится. Да и папа твой умер совсем недавно… Я прежде видала такое. Бывает, люди ненадолго перестают здраво мыслить, когда сильно чем-то расстроены.
Качаясь с нею в лунном свете, от которого все вокруг казалось сонным, с мягкими и туманными очертаниями, я уже не понимала, где вещи начинаются и где заканчиваются. Может, я и вправду перестала здравомыслить, прямо как она и сказала? Но пускай Этель права и Расмуссен не пытался убить и снасиловать меня… Кто-то же пытался! Кто-то же гнался за мной! И кто-то схватил меня во дворе Фацио. Если сомневаетесь, спросите у Наны Фацио.
— Тебе хоть чуточку полегчало? — откуда-то издалека донесся голос Этель.
Я хотела ответить: «Да, Этель, мне полегчало. Все будет хорошо. Теперь я понимаю, твои рассказы про Расмуссена — кристально честная истина. Никакой он не убийца и не насильник». Вот только сказать этого вслух я не могла. Я очень любила Этель и не желала ее обманывать.
— Ты просто поспи, солнышко. Самое лучшее сейчас. А Этель помолится за тебя. — И ее милый голос, мягкий и чистый, поплыл по спящему саду: — Я сегодня спать ложусь, о душе своей молюсь. Если я умру во сне, снизойди, Господь, ко мне.
Заснула я с мыслью, что утром надо будет обсудить с Этель ее выбор молитв.
Глава 25
Утром следующего дня я нежилась в кровати Этель и размышляла о минувшей ночи и о рассказе про Расмуссена: дескать, какой он хороший человек и настоящий джентльмен. Чудесный любящий дядюшка. И уж точно никакой не убийца и насильник. С таким трудом верится… Вообще не верится. Чтобы я во что-то такое поверила, у меня всю память должно отшибить.
Этель просунула голову в спальню и позвала:
— Вставай, соня, пора вилять хвостом.
Она держала в руке стеклянный поднос с тостами и чашкой молока с «Овалтином», который купила специально для наших с Тру визитов по средам, потому что мы просто души не чаем в «Овалтине». Этель сама теперь души в нем не чает. Да и кто бы устоял? Этель выставила завтрак на маленький столик у кровати, рядом с Библией и каталогом товаров «Сирс и Робак», в котором тьма страниц была загнута.
Этель отошла к окну и отдернула пожелтевшую штору, скрывавшую садик Расмуссена. Я уже знала, что он там вместе с Тру, — слышала их голоса. На Тру была накрахмаленная рубашка (вероятно, мистера Гэри, потому что по длине она была как платье), а по пляшущей в волосах золотой искре, как у мамы, я поняла: сестра уже успела принять ванну.
— Как самочувствие с утра? — Этель присела на краешек кровати, и я придвинулась к ней.
— Самочувствие прекрасное, Этель. Спасибо, что спросила. Ты сказала ему? — кивнула я в сторону окна.
— Нет, конечно, не сказала. Сдается мне, мистер Расмуссен здорово обидится, скажи я, что ты считаешь его убийцей и насильником, верно? — Она надела праздничный воскресный костюм, хотя сегодня и был вторник. — Так уж вышло, что мистер Расмуссен очень высокого мнения о тебе, мисс Салли, я-то знаю; давай тренируй свой ум, пусть перестанет думать о нем плохо.