Игнат перечел написанное... М-да, перестарался малость интерпретатор – Архивариусу явно не понравятся авторские навороты ИКС на «рассказку» малограмотной крестьянки. Начнет дотошно допытываться, так ли в первоисточнике звали помещика, точно ли Капитолина Никаноровна упоминала доктора или он тоже плод фантазии ИКС, короче, замучает вопросами...
Сергач щелкнул черной кнопочкой, гелевый стержень спрятался внутри пластмассовой палочки. Игнат взял ручку в зубы и перечитал написанное еще раз... М-да, не Гоголь, конечно, и даже, что совсем уж обидно, не Горький... Однако и Капитолина Никаноровна не старуха Изергиль...
Закричал петух во дворе. «Надо же, как пожирает время занятие графоманией! – подумал Сергач, тряхнув головой и ухмыльнувшись. – Вот и утро наступило. Выйти, что ли, полюбоваться красотами пробуждающейся природы? Авось Найда упредит, ежели в туманах крадется волкодлак, в смысле – оборотень. Авось найдется у деда Кузьмы хотя бы одна серебряная пуля к обрезу».
Напевая тихо под нос: «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали», сжимая и разжимая правый кулак, Сергач потянулся левой рукой к сигаретам.
8. Заповедник
Высоко в безоблачном, кристально чистом небе парил ястреб. С высоты птичьего полета долина, по которой катится «Нива», должна выглядеть этаким громадным треугольником. Не равносторонним, как восхитившие Игната столешницы в привокзальном ресторане, а сильно вытянутым к вершине. У основания пустого треугольного пространства среди лесов, будто бы форпост, хутор деда Кузьмы, в конце волнистого перпендикуляра дороги – деревня Еритница.
Крутятся колеса «Нивы» по раскатанному перпендикуляру. Курит Сергач в кресле рядом с водительским, рядом с Федором. Потряхивает Фокина на задних сиденьях, а стороны треугольника – хорошо бы не «бермудского»! – постепенно сужаются. С обеих сторон лес, только с правой еще и речка, узкая, но полноводная, вьется, чуть отступив от опушки.
Дорога ведет все время слегка под горку. За бортами «Нивы» пока что дикие луга, все в крапинку молодой травки.
Сергач подарил встречному ветерку окурок и подумал, позевывая: «Понимаю, почему велотурист-экстремальщик свернул в эту долину, в эту красоту... Кстати, забыли на хуторе спросить про того туриста-велосипедиста, обидно. И еще, кстати, как, интересно, экстремальщик улепетывал от волкодлака-старосты? Вроде бы Валерьянка говорил что-то типа: «бежал сквозь леса». Или я ошибаюсь? Как экстремальщик смог просочиться до шоссе лесом, ежели все хором талдычат, что кругом непролазные топи? Впрочем, на то и экстремальщик, чтоб уметь бегать по лесу... Но, черт возьми, на фига оргпреступность лезла в этакие живописные дали? Неужели все вокруг населенные пункты имеют «крышу» – какой бандитскую, а какой уголовную? Не верю... И на фиг мы теряем день ради любования природой? Для очистки совести, конечно, денег не жалко, однако...»
– О чем мозгами скрипишь, Сергач? О чем задумался?
– О вечности, Федор. О красотах и глупостях.
– Думаешь, напрасно едем в Еритницу.
– Ты, часом, не телепат, Федор Василич?
– Немножко. Твои мысли угадал и могу угадать, о чем тоскует Виктор.
– И о чем же я тоскую?
– О зубной щетке. Угадал?
– Мать моя женщина! Мистика! О ней я и думал, о щетке. Во рту с нечищеными зубами неприятные ощущения. И в желудке после стряпни Капитолины Никаноровны революционная ситуация. Федор Василич, сколько ты заплатил старикам за еду и постой?
– По-царски – штуку деревом, считая бензин. Купил у деда канистру. Слышите, как пахнет?
– Федор, запахи не слушают, а обоняют. В крайнем случае – чувствуют. На фига надо было покупать у деда бензин, когда...