— Ты как тяпкой не работала в жизни. Давай — раз! — и на себя. Раз! В землю давай! И на себя!

— Была бы эта тяпка, может проще было бы, — прошипела, орудуя ложкой.

— Помню, друг по университету, Строганов, позвал меня как-то к себе на загородную дачу… У него своя была, семейная, не съёмная, как обычно бывает. Ох и куролесили мы тогда, девчонок в озеро кидали, подсматривали. Хорошо, старшего поколения не было, переженили бы нас всех — только так, — я вставила ностальгирующего Черепа в выемку. Маловата. Ладно, дальше копаем. — Вот тогда и тяпку мне в руки дали — впервые. У Строгановых земли было на пол-империи, а Славка особо любил именно эту местность, южную. Там и девки такие… Да что я, о девках… Тяпка-то — ой, намучился я тогда! Под жарой-то, да с какими-то деревенскими в огороде. Они всё — барин да барин, а Славка хохочет, мол, какой из него барин — в науку пошёл, от всех дел семейных отвертелся. В Бога не верил, говорил, ненаучно, не доказано, а Строговы-то, Строгоновы, они какой процент дохода на церковь тратили! С патриархом в тесных общениях… А Славка — нет, наука. Вот, знал бы он, что есть на земле Навь, поменял бы взгляды, да не мог я рассказать. А хотелось! Не из наших Строгоновы были, ох… Странно это, всегда думал, коли они церкви столько выкладывают, их могли бы и ввести в узкий круг, ан нет. «Бесталанные, нет в роду ни колдунов, ни инквизиторов», — так мне мой батюшка говорил. А ум-то у Славки — какая потеря для колдонауки!

Вслушивалась внимательно — вот не первый раз несёт что-то подобное, а потом и объяснить не может: что куда и как. Окружение своё вспоминает, события, а себя — нет. Из этих монологов понятно стало, что Череп — из учёных. Не колдун, но в роду такие были. Где работал, что делал, и за что на частокол загремел — непонятно. Вот, из новых подробностей — во времена Империи жил, со «Славкой Строгоновым» дружбу водил.

— Зато Лев Николаич! Вот человек был! Школы строил, и для наших, и для простых, и продвигал знание в узких кругах… сакральное… Доча его, Сашка, чудо какая умная девица, даже моё женатое на науки сердце трепетало. Эх, это лицо широкое, лоб высокий — сразу видно, знаниевая головушка. А Пушкины! — Череп воскликнул, да так, что Петя пролил едва вскипевший чай и зашипел. Видимо, обжёгся. — Как все по Александру Сергеичу горевали, вся нация, вся нация! Этого в книжках-то не напишут, а наша сторона, посвящённая, в его лице потеряла такого учёного! Я юнец ещё совсем был, только в гимназию поступил, но помню, Арина Родионовна, почтеннейшая, с его смерти вся бледная ходила, цветы по округе вяли. Ведьма горюет, природа с ней…

— А ещё кто среди ваших был? — Алек был самым заинтересованным в этих беседах.

— Ой, проще сказать — кого не было. Романовы, конечно, все поголовно. Там как подослали к Ивану Васильевичу одну из своих, изжили Рюриковых, так и вцепились в русскую землю. Никто, конечно, не винит, сейчас-то обособливо, чего уж ради трона не сделаешь? Тем более пользы немало народу принесли. При Грозном-то вообще колдовскому миру жизни не было, считай, Романовы спасли нас всех. Кто знает, какие бы ещё репрессии нас всех ждали, если бы Рюриковичи выжили. Они-то вообще проклятые, говорят. Красно Солнышко Русь крестил, а исконные народы изжил, хотя сам из колдунов был. Вот его и прокляли — не видать ни ему, ни его потомству силы колдовской. Обиду эту из поколения в поколение носили, управлять колдовским не смогли, решили изжить всё. По свету собирали людей с особым даром, способных колдовство поглощать, и вокруг себя держали… Это потом уже поняли, на зарубежных коллег посмотрели, что за сила такая. Тогда и появилась должность инквизиторская, в том виде, что нам известна. А до… смутное время было, ох смутное.

— Ой, не ґовори! — старческий голос с забавным говором и фрикативным «гэ» в нашей компании прозвучал инородно. Я громко икнула, сжавшись, и медленно повернулась в сторону говорившего. — Чай, с тех врямён и не видали таких кострищ.

— Вот-вот…

Алек встал, и его раздвоенная тень упала на неожиданного гостя. Старичок сидел на одном их камней и грел руки в собственных рукавах. На голове у него была меховая шапка с повисшим вдоль лица хвостом, на ногах — валенки. Сам он тонул в дублёнке, которая, на вид, была больше его самого раза в два — из-под шапки и высокого ворота торчали только нос и два блестящих глаза.

— Чудной у вас кострище, — заметил дедок. — Ґорит, да изнутри. И жара пощи нет. А жару б не помьшало.

— Сейчас и для жара сообразим, — Петя широко улыбнулся. Нет, ну неисправимый человек, будто не перед ним сейчас странный дед в ночном мёртвом лису вдруг появился.

— А вы как тут оказались? — спросила тихо.

— Бродил, бродил, собирал себе всякоґо, — немыслимым образом оказалось, что на коленях у деда стоит маленькая корзинка, — да на вас набрёл. Смотрю, сверкает, и не костром — холодом, а это, вот, ваш товарищ ґлазами своими. Экая способность — нужная.

— Несомненно, — Череп гордо кивнул. — На чистой местности саженей пятьдесят освещу!

— Ґрябышей не жалайти? — дед вытащил из корзинки маленький вытянутый грибочек. Я отрицательно помотала головой, остальные, видимо, тоже. — Ну, как знайти, — и дед закинул гриб себе в рот. Зажевал.

Искоса глянула на остальных. Есть мы сегодня, видимо, не будем — не объяснять же старику, почему мы не можем его угостить. А есть так, внаглую, не делясь… Кусок в горло не полезет. Может, как уснёт, так и поедим. Или он отчалит? Куда-то же шёл всё-таки…

— Дедушка, а вы чего тут так поздно? — я протянула руку, подзывая Кота, и он тут же запрыгнул ко мне на колени. Да, так спокойнее.

— Чао ж это поздно? Не поздно ищё.

И не поспоришь.