– Вы явно поспешили с выбором профессии, сэр, – сказал Берден, вставая. – Вам бы детективом быть. Сейчас бы уже до суперинтенданта дослужились.
– Просто я дал волю фантазии, – сказал Генри и, чтобы избежать дальнейшего поддразнивания, поспешил сменить тему: – Вы не знаете, когда в стовертонской больнице приемные часы?
– Элис Флауэр следующий пункт в вашем списке? Я бы на вашем месте сначала позвонил справиться, можно ли к ней. А посещения у них с семи до половины восьмого.
Глава 8
Дни наши – три раза по два десять и еще десять; И будь даже человек силен и доживи до четырех раз по два десять, дни его – тяготы и печаль.
Элис Флауэр было восемьдесят шесть, немногим меньше, чем ее хозяйке в день смерти. Несколько ударов один за другим скособочили ее старое тело, как бури – старый дом, но тот хоть и был стар, а держался крепко, ибо был построен на века. Он не был изящен и никогда не знал украшательств. У него была одна цель – укрывать от ветров и непогоды.
Пожилая женщина лежала на узкой высокой койке в палате под названием «Жимолость». Там были и другие, похожие на нее старухи, в таких же, как у нее, кроватях. У всех были чистые розовые лица и редкие седые волосы, сквозь которые просвечивала розовая кожа. На каждом прикроватном столике стояли по меньшей мере две вазочки с цветами – взятка своей совести со стороны родственников, которым только и оставалось, что прийти и поболтать со старушками, вместо того чтобы носить за ними судна да обрабатывать пролежни.
– К тебе посетитель, Элис, – сказала медсестра и повернулась к вошедшему следом за ней священнику. – Не пытайтесь поздороваться с ней за руку. Руки у нее не двигаются, зато слух отличный, и болтает она столько, что у осла уши отвалятся ее слушать.
Взор Генри вспыхнул отнюдь не христианской ненавистью, но сестра, если и заметила его реакцию, не обратила на нее внимания.
– Любишь ты почесать язычком, верно, Элис? К тебе преподобный Арчери, – сказала она пациентке.
Болезненно моргнув при этих словах, посетитель подошел к кровати.
– Добрый вечер, сэр, – поздоровалась с ним старушка.
У нее было квадратное лицо с грубой, морщинистой кожей. Паралич двигательных нервов оттянул книзу один уголок рта, так что ее нижняя челюсть постоянно торчала вперед, открывая крупные искусственные зубы. Медсестра суетилась рядом, то поправляя вырез ночной рубахи старой служанки, то укладывая на покрывале ставшие бесполезными руки. Арчери было страшно на них смотреть. Работа обезобразила их, но немощь и отечность натянули и отбелили кожу, так что они стали похожи на руки уродливого младенца. Природная чувствительность и вкус к языку 1611 года, привитый Генри за годы учебы, слились теперь в потоке жалости, которая захлестнула его сердце и вынесла со дна его души такие слова: «Хорошо, добрый и верный слуга, в малом ты был верен, над многим тебя поставлю»[10].
– Вас не огорчит, если я попрошу вас рассказать мне о миссис Примеро, мисс Флауэр? – задал он вопрос негромко, опускаясь в гнутое деревянное кресло.
– Нет, конечно, – ответила за нее сестра, – она обожает говорить о ней.
Больше Арчери терпеть не мог.
– Прошу меня простить, но это частное дело, – заявил он медсестре.
– Частное! Да вся палата знает его вдоль и поперек, оно тут вроде сказки на ночь, уж поверьте! – И сестра с достоинством выплыла из комнаты, шурша накрахмаленной сине-белой формой, бесчувственная, точно автомат.
Голос Элис Флауэр оказался надтреснутым и шероховатым: удары повлияли на мышцы гортани и голосовые связки. Но произношение у нее осталось безукоризненным, усвоенным, как тут же подумал Арчери, за годы работы в кухнях и детских у образованных людей.
– О чем вы хотели меня спросить, сэр? – поинтересовалась она.