– Несомненно, – учтиво поклонился Рош. Он решил не рассказывать всей правды о происхождении рисунка. – И все же видимо кто-то, восхищенный вашей красотой, запечатлел ваш лик. Вот он…

По знаку епископа, Гильон сдернул ткань, закрывающую один из двух холстов, установленных перед столом на треножниках. Это был портрет, тщательно скопированный придворным художником с рисунка барона Олдреда де Холонда.

Милана подошла к холсту, с которого на нее, как из зеркала смотрел ее собственный лик.

– Признаться, я совсем обескуражена, – смутилась девушка, – неужели существует такой мастер, что по памяти может так точно изобразить лик человека.

– К сожалению мастер нам неизвестен, – соврал Рош, – но барон Олдред, увидев ваше изображение влюбился в него с первого взгляда. И не видит дальнейшую свою жизнь без вас. Он поручил нам передать его просьбу, стать его женой…

– Что же благородный барон, сам не приехал? – Милана лукаво взглянула на посла.

– К сожалению, не отложные государственные дела в парламенте, не позволили ему это сделать, – развел руками Рош, – но поверьте, он рвался увидеть вас лично.

– Как же я могу судить о нем? – поинтересовалась дочь воеводы.

– Он прислал вам свой портрет.

Пьер Рош вновь кивнул. Гильон тут же снял ткань со второго портрета.

Взглянув на изображение жениха, Милана ахнула, отступила на шаг, приложив ладони к груди. Это был именно тот человек, которого она увидела в зеркальном коридоре, когда гадала со своими двоюродными сестрами.

– Что с тобой? – увидев, как побледнело лицо дочери, Гордеев бросился к ней, обняв за плечи.

– Все хорошо, батюшка, – слабо улыбнулась Милана, приходя в себя. – нашло что-то. Обо мне не беспокойся. Посмотри, гости совсем устали с дороги. Их нужно накормить, напоить, а уже после о делах беседу вести…

Уже совсем стемнело. Горящие свечи, медленно оплывали воском на серебряные чашечки светильников. От их света в горнице стало совсем жарко. Уже совсем упившиеся заморским вином и крепким русским медом, почтенные гости, расстегнув камзолы, осоловело поглядывали друг на друга.

– Милая, – решив окончательно добить послов, Дмитрий обратился к дочери, – не усладишь ли ты наш слух песней? И не дожидаясь ответа, крикнул, обращаясь к слугам, – принесите арфу!

Милана бережно взяла в руки изогнутый как лебединая шея инструмент, села на лавку и тронула пальцами серябрянные струны. Под ее плавными движениями полилась прекрасная музыка. Смущенно опустив глаза, Милана запела. Звонкий голос струился как ручеек, гипнотизируя и завораживая слушателей.

Когда песня закончилась, наградой ей были восторженные восклицания. Очарованные гости подняли за ее здоровье красоту и талант, наполненные кубки…

За час до полуночи, повинуясь знаку хозяина дома, Любава с дочерью поднялись из-за стола и покинули пиршество. Боярыня пошла вслед за Миланой, проводив ее до светелки.

– Хотела бы я знать, – Любава остановила дочь, подозрительно взглянув в ее лицо, – почему ты так побледнела, увидев портрет барона? Ни это ли стало причиной того, что за столом ты так смущалась и мало ела.

Милана открыто взглянула в на мать. Она никогда не могла от нее хоть чего-нибудь скрыть. Матушка всегда сердцем чувствовала, вскрывая любой обман.