– Господи. Это была ошибка, Джордж. Не надо было снова тебя приглашать. Я не хочу спорить с тобой о политике, это уж точно. Политика меня никогда особенно не интересовала, пока Дэрил не отправился на войну, а теперь мне вообще нет дела. Слишком много лжи. Лгут все – даже те, кто говорит мне в утешение, что брат был героем. Я не хочу этого слышать. Ужасно, что он умер, но это не делает его героем. Он был хорошим парнем, мой брат, но я бы сказала, что его одурачили. Понимаешь? Может, было бы честнее и достойнее – ведь ситуация трагичная, это на самом деле так! – если бы мы могли выйти и сказать прямо: вот умер человек, он позволил себя одурачить и в результате поехал не туда и не тогда, когда нужно. И не надо проповедей! Меня совершенно не интересуют твои политические взгляды. Просто верни мне моего брата. А не можешь, заткнись и помалкивай.

Она наклонилась и бросила мне один ботинок. Я, чувствуя себя оскорбленным, начал натягивать брюки. Успел засунуть одну ногу в штанину, прежде чем заметил, что не надел трусы. Она избегала смотреть на меня, поэтому ничего не видела. Я поспешил закончить со второй ногой, а трусы запихнул в карман. Теперь она снова смотрела на меня. Лучше всего было бы хранить горделивое молчание, но мне показалось, что притворяться уже нет смысла, и я не стал сдерживаться:

– Кому-то приходится делать вещи неприятные, но необходимые. И не ради собственного удовольствия, а потому, что это необходимо для защиты нашей страны.

Она ущипнула себя за подбородок:

– О чем ты говоришь? Вторжение в далекие страны? Пытки? Это необходимо? Где твой второй ботинок?

– В настоящее время используются только прагматичные методы. Никто не пытается заставить людей менять взгляды или веру. Американцы не пытаются промывать мозги или силой обращать кого-то в свою веру. Мы теперь не заморачиваемся со всякой чепухой и не пытаемся выступать в роли Большого Брата. В этом принципиальная разница. Все, что нам нужно, это информация, необходимая для защиты собственной земли.

До сих пор мне не приходилось произносить вслух подобные вещи; эффект почему-то получался совсем другой, чем когда я просто думал об этом. Я не только проговаривал слова, но и слышал их одновременно. Прежде, будучи надежно укрыты в моей голове, они представлялись правильными и неопровержимыми.

– Ну ладно, к чертям собачьим их всех. Они просто трусы, если не способны честно сказать, чем занимаются. – Дениза поднялась, все еще завернутая в мою рубашку, и неуверенно двинулась прочь. – Я пошла наверх. Я устала. Будешь уходить, выключи свет.

– Послушай, они ведь делают это ради нас. Ради тебя!

Мой голос (неужели говорил действительно я? Таким тоном?) прозвучал жалко, умоляюще. Как будто кто-то признавался поспешно и безнадежно: «Я люблю тебя!»

Она резко обернулась всем телом:

– В чем твоя-то проблема? К чертям собачьим и тебя тоже, Джордж.

Она заметила наконец, что прижимает к телу мою рубашку, и потянула ее с себя. Собрала в комок и швырнула в меня, оставшись совершенно обнаженной. Затем схватила со стола какой-то журнал и тоже бросила в меня, а следом отправила свечу из рождественского украшения. Я нагнулся подобрать рубашку, и свеча угодила мне в плечо.

– Уходи!

Под ее огнем я сумел кое-как добраться до двери.

– Где ты пропадал, Джордж?

Оклик Вернона с верхнего этажа застал меня врасплох. Щелкнул выключатель.

– Скажи лучше, где ты пропадал? – отозвался я, бросая пальто на вешалку в холле. Пальто пролетело мимо крючка, и я нагнулся поднять его.

– Я беспокоился о тебе. Только что звонил Бетани, буквально десять минут назад.

– Спроси кого хочешь, я был в ресторане. Тебя искал.