— Уволят! — безо всяких сантиментов заявил он жене. — Как пить дать, уволят!

— Как? — замирая от ужаса, спросила она.

— Как тунеядца и прогульщика, без выходного пособия!

— Да за че же?

— За сауну! Обещал попарить и не попарил! Лучше б она, стерва, сгорела! А они обиделись! Подумали, что я нарочно!

— Да че ж нарочно-то?

Последний вопль жены Мокров оставил без ответа. Уже сложившаяся мысль вдруг разбилась вдребезги, наскочив в черепной коробке на что-то твердое, возможно, уже засклероженный кусок мозга.

Мокровы стояли под высоченой сосной. В вышине потемнело. Публика стала потихоньку расходиться по своим обесточенным аппартаментам. Кромешный мрак безумно нравился детям и молодежи. Остальным нравился не очень. Точнее, совсем не нравился. По коридорам, холлам, комнатам и туалетам люди шли на чей-либо голос. Иногда матерный. Кто-то зло пошутил насчет «прожектора Перестройки», кто-то — насчет «лампочки Ильича».

Кто-то предложил, пойти и разобраться с начальством и даже немножко взбунтоваться. Но всеобщая усталость и глубочайшая неопределенность положения мешала сосредоточиться. А бунт, как известно требует крайнего сосредоточения всех сил и средств, и хотя бы какого-нибудь освещения. Так что разборки и бунт отложили до утра. И скоро только Мокров с женой да выбежавшая к ним из мрака овчарка Соня оживляли освещенную косым светом луны, безрадостную территорию базы отдыха «Родничок».

— Они жили долго и счастливо, — попробовал отшутиться Мокров, — и умерли… сама знаешь как!

Но пошутил он таким замогильным голосом, что Соня тоскливо завыла, а жена впервые в их долгой супружеской жизни натурально взбесилась:

— А на какие, собственно, шиши мы будем жить долго и счастливо, если тебя, дурака, выгонят с такой… блатной работы? И с чего ты взял, что я тогда захочу умереть с тобой в один день?

Мокров попытался в темноте заглянуть в лицо жены. Таких слов он от нее не слышал никогда. Ну и ну!

— Ты че, баба, белины объелась? — чуть было не брякнул он, но вид темной чащи, одинокой звезды над верхушками сосен и по-волчьи вспыхнувших глаз добрячки Сони не располагали к задушевной беседе. И уж если от природы молчаливая и во всем с ним согласная супружница посмела вдруг повысить на него голос…

— Вся страна гибнет! — вспомнив разговор с референтом, печально возразил он жене. — В такое время лучше умереть со всеми, чем остаться в живых… на голой земле. Теперь нас всех может спасти только чудо!

— Че, че?! — угрожающе зарычала овчарка Соня.

— Ну вот и иди, старый осел, — безжалостно поддержала ее жена, — и без чуда не возвращайся!

— Или любовь, или… фактор устрашения! — мрачно подытожил Мокров и, сгорбившись, пошел по тропинке вглубь леса.