И тут же с земли ввинтились в небо разноцветные трассы зенитных автоматов, внизу белым всплеском взбитой пены мелькнула полоса прибоя, впереди вертикально встал, покачиваясь, светящийся веер пульсирующих огненных струй, прогнулся. Ведущий ныряет под него, идя змейкой... Перед лицом заметались искрящиеся прерывистые ленты трасс. Они рвутся, сплетаются, схлестываясь, рассекая друг друга, плетя немыслимый узор. С невероятной быстротой образуют дымное сверкающее сплетение кружев, которое на миг повисает в воздухе, чтоб рассыпаться искрами и огненными точками. Скользит наискось озаренная вспышками разноцветная, бурлящая гейзерами, всплесками сверкающего салюта земля. По ней мчатся в немыслимой пляске палатки, бочки, автомашины, танки, пушки, цистерны.
«Ну, лейтенант! Чему тебя учили?»
В прицеле боком летят три автоцистерны, стоящие рядом, рядышком, вот они-то... Та-а-к, аккуратненько, доворот... Есть! Машину встряхивает, когда от нее отрываются две стокилограммовые фугасные бомбы, — ручку на себя! Мотор воет на выводе отчаянным зверем. «ЛаГГ» проносится над самой землей, едва не задев винтом какой-то штабель, уходит круто вверх. Его догоняет и оглушительно, с хаканьем бьет снизу в брюхо упругий молот мощного взрыва. «ЛаГГ» едва не теряет управление — так его подбрасывает эта горячая взрывная волна, — но он выравнивается, рвется вверх, а что там сзади? А там автомашин не видно, вместо них крутится винтом дьявольский вихрь огня, земли, обломков — прямое попадание обеих бомб, отлично! Хорошо, хорошо тебя учили!
Левый разворот! А эскадрилья уже встала в круг, впереди в крене несется машина комэска, сзади порет воздух угрожающе острый нос ведущего второй пары. За ним распластался в неукротимой атаке силуэт ведомого, четко рисуется падающий в поднимающейся снизу дым и пар ведущий третьей пары. Машина комэска, вильнув, ныряет опять, остальные — за ней, круг замкнулся, в воздухе, кипящем, грохочущем, изорванном, завертелось огромное живое колесо.
Ищи цель! Опять в прицеле земля, она стремительно падает в лицо, но это уже не та земля — летят обломки, повисли пыль и дым, горит бензин, пламя озерами растекается по земле, куда-то мчится горящий автомобиль, клубами расползается серое одеяло пыли и песка. Видны разбегающиеся, ползучие и неподвижные крохотные человеческие фигурки.
Ищи цель! Вот — танкетки! Вот эта... чуть левей, ох, как все быстро, поправка, вот так... Палец жмет пусковую кнопку эрэсов. И даже сквозь этот адский грохот и рев, которые не могут заглушить ни кабина, ни шлемофон, — сквозь них в уши врезается короткий визжащий вой. Под крыльями вспыхивает яркий свет — и, мгновенно опалив плоскости, срываются реактивные снаряды. И танкетка распахивается изнутри, ударяя по глазам светом электросварки. Бело-голубой сияющий, необыкновенной красоты огненный цветок возникает вместо серой машины. Отлично! Еще заход!
Ищи цель! Ага, бронемашина, даже нет, это, кажется, передвижная радиостанция или что-то... а-а, да какая разница! Петляешь? Не-ет, дружочек!.. Машину, похожую на серо-зеленую угловатую коробку, накрыла сетка прицела. Вот ромбики сходятся, сошлись... Давай! Большой палец топит общую гашетку — и к этой коробке, такой неуклюжей и беспомощной (но мы-то знаем эту беспомощность, знаем!) потянулись дымящиеся трассы — это я стреляю! Ровно и четко, размеренно — дук-дук-дук-дук — работает, как молотит, носовая пушка. Двенадцатимиллиметровые пулеметы лихо трещат рвущимся полотном. Истребитель чуть уловимо подрагивает от выстрелов, в кабине мелькнул запах пороха. Очереди пыльными фонтанами вспороли землю, хлестнули по машине наискось. Брызнули голубые молнии попаданий, машина вильнула и исчезла под всплеснувшимся пламенем — попал в бензобаки. И вверх, вверх, земля рядом!
И вдруг «семерка», идущая в стороне, задрала нос, кувыркнулась через спину, выбросила клуб искрящегося дыма, и полыхнула белым огнем, и, запрокидываясь через крыло, понеслась вниз, пронзая воздух стремительной черной стрелой дыма. Ворвался крик: «Прыгай, Кузя! Да прыгай же!» Это же я, я кричу! И задыхался, кричал что-то Сережка Кузнецов, сияющим солнцем врезался в расколовшуюся черным вулканом землю, превратив все вокруг себя в кипящее пламя...
...Через несколько минут девять «ЛаГГов» уходили все так же, на бреющем, от растерзанной земли. Там, сзади, раскачивались, упираясь в низкое небо, столбы дыма всех цветов и оттенков — от черно-смоляного до ядовито-розового химического. Догорали перевернутые машины, сумрачно дымились остовы танков — черные груды обуглившегося искореженного железа. Брызгало яркими искрами пламя из каких-то ящиков, веселыми радужными пятнами горели лужи бензина. Чад и копоть горящей резины и оплавившегося металла несло на белый прибрежный песок...
«ЛаГГи» шли, держась у самой воды. Серел воздух, заполнялся зыбкой предвечерней мглой, но наверху, там, где высоко плыли «яки» прикрытия, небо еще светилось, и далекие самолеты весело и ласково поблескивали розовыми в последних лучах солнца металлическими брюшками. Все так же бежала внизу вода, уже, правда, потемневшая, и ничто в мире не изменилось, кроме того, что... Нет, не надо, сейчас — не надо...
Что с курсом? Кажется, уходим в сторону градусов на пятнадцать. Значит, выйдем севернее базы километров на 70 — не менее. А ведь горючего в обрез, и нет времени на мотание в поисках ориентиров.
— «Виктор-один», я Второй, мы уклоняемся к норду. Молчание. Все так же ровно плывет самолет ведущего — как глухой.
— «Виктор Первый», уходим к норду!
Только шорох разрядов в наушниках. Дела! Ну-ка...
Дав полный газ, Анатолий вырывается из строя вперед, рывком круто разворачивается прямо под носом «единицы».
— Второй, на место, — хрипло говорит Рощин.
— Первый, уходим к северу!
— Второй, почему молчишь? — Рощин говорит глухо и монотонно, предельно усталым голосом, словно превозмогая самого себя и тяжесть своих лет и лет войны, — это слышно сквозь помехи и треск эфира.
— Я Второй, кто слышит меня? Всем, кто слы...
— Отвечай, Второй...