Хорошо, что в школе я учил немецкий. И достиг неплохих успехов. Надеюсь, Харлова язык Шиллера и Гете знает не очень.

– Жаль, я плохо понимаю немецкий, – вдова внимательно на меня посмотрела.

– В переводе это «чего изволит госпожа?».

– Но произношение у тебя и впрямь свободное. Скажи мне тогда, Петр Федорович… – девушка замешкалась. – Кто тогда похоронен в Александро-Невской лавре?..

– Орловы подкинули чей-то труп… – я пожал плечами. – Молвят, что заговорщики нашли кого-то для сих темных целей.

– Я все равно поверить не могу. Ты сбежал один? От гвардейцев?

– Нет. – Я намазал масло на недавно испеченный хлеб. – Мне помогал один верный лакей. Маслов. Он потом погиб. Пьяный замерз на морозе.

Я перекрестился, Харлова тоже.

– Но ты совершенно не похож ликом на Петра Третьего. Я видела его портреты.

Вот же пиявка! Я рассердился на Харлову, но ответил вежливо:

– Испытания, которые пришлось претерпеть… – я уставился в окно, – наложили отпечаток на черты лица. У меня, Татьяна Григорьевна, и спина поротая. Показать?

– Нет, что ты… – испугалась Харлова. – Давай сменим тему.

– Давай. Вон там, – я ткнул вилкой в окно, которое выходило во внутренний двор губернаторского дома, – какая-то постройка. На птичник похожа.

– Это голубятня. Елена Никаноровна рассказывала, что покойный Рейнсдорп увлекался разведением голубей. Привез сию забаву из Дании.

Я вскочил на ноги, распахнул окно. Голубей в полуоткрытой пристройке к дому было множество. Они сидели на специальных насестах, ворковали. Белые, черные, серые – каких только птиц там не было.

– А кто за ними следит?

– Васька-птичник, – Харлова встала рядом. – Крепостной мальчик. Он единственный из слуг, кто не сбежал.

– Нет более крепостных! Запомни это. Всем слугам будем платить за работу. – Я сел обратно за стол. – Приведи мне после обеда этого Ваську. Разговор есть до него.

– Тебе пришлась по душе губернаторская забава? – удивилась вдова.

– Очень, Таня. Очень.