– Добре! – Подуров горячил коня, ему хотелось в бой. – Что делать с казачками оренбургскими? Это сотня атамана Могутова.

– А что с ними? – я напрягся. Не все казаки присягнули Пугачеву. Были и те, что остались верными императрице Екатерине. А ведь Пугачев посылал Могутову письма, пытался договориться…

– Заперлись в чернореченском бастионе, тебя, царь-батюшка, требуют!

Требуют они…

– Пошли за бомбардирами Феди Чумакова. Ставьте единорог, выбивайте двери. Кто сдастся – того разоружайте и сажайте под арест. Остальных… – я провел рукой по горлу.

– Сурово! – полковник покачал головой, но оспаривать мой приказ не стал. – Все сделаю, не изволь беспокоиться!

Миновав большой цейхгауз, гостиный двор, через знаменитые в будущем Елизаветинские ворота мы выехали на центральную площадь к губернаторскому дому. На нем висел государственный флаг, придуманный Петром III, – черный двухглавый орел на желтом фоне – и штандарт губернии. У здания только что закончился бой. Куда-то брел окровавленный солдат. На секунду он отнял руки, и я увидел, что ударом пики ему выбили глаз, глазное яблоко моталось на толстом нерве, как маятник.

Меня замутило, но я не отвел взгляда.

– Добейте! – промычал солдат в нашу сторону.

Раздался выстрел, голова мужчины дернулась, и он упал на брусчатку. Туда, где лежали его сослуживцы – трупов солдат на площади было много.

– Споймали! – К нашему отряду подбежал, придерживая саблю в ножнах рукой, Чика.

– Кого поймали, Иван Никифорович? – я спрыгнул с лошади, поднялся по ступенькам парадного крыльца губернаторского дома.

– Рейнсдорпа! Сначала этот шаматон[2]отстреливался, потом шпажкой своей решил помахать. Хлопуша ему по голове кистенем вдарил, но вроде жив и даже оклемался.

– Перевяжите его и тащите сюда… – я присел на последнюю ступеньку, перевел дух. – А также всех офицериков давайте також на площадь. И народа, сгоните народ. Ах, да! Скажи Хлопуше, чтобы в особняке ничего не смели дуванить! Это теперь все государево.

– Поставим караулы… – Чика заухмылялся, послал несколько казачков передать мои приказы.

Набат наконец прекратился, спешившиеся пугачевцы начали утаскивать трупы. В городе еще была слышна стрельба и даже несколько пушечных залпов, но постепенно бой сходил на нет.

Я посмотрел на небо. Распогодилось. Облака разошлись, показалось солнце. И даже немного потеплело.

Первыми на площади появились вовсе не офицеры, а благочинный Егорьевской церкви священник Михаил. Пузатый чернобородый поп шел в окружении моих полковников, осеняя всех крестом. Зачем он это делал – было загадкой. После представлений Михаил принялся просить о снисхождении к горожанам. Пока мужчина распространялся о милосердии, мы с Подуровым переглянулись. Тот провел рукой по горлу. Ясно. Могутов – все.

Вокруг крыльца постепенно начала собираться толпа из пугачевцев и жителей Оренбурга. Испуганный народ галдел, кто-то даже плакал.

– А ну тихо! – я рыкнул, и гвалт стих. Поп тоже замолчал.