Только сделал шаг на улицу…

— Стой! Садись. Ну, что? Будешь помогать?

— Знаете что? Когда я на фронте был, помощи не просил ни у кого. Некогда было просить. А вы в тылу — и какую-то помощь просите… К тому же иудой я никогда не буду.

Он опешил. Помолчал, а потом снова приступает: то «отпускает», то вдруг снова «садись!», и судом грозит. Раз 20 так мне душу выворачивал. Такое вот дьявольское искушение.

Трудно ли было не дрогнуть? Я как-то не думал об этом. Если б на свои силы надеялся, может, и не выдержал бы — запаниковал. А так — будто волю свою отключил и только на Бога уповаю.

Когда в последний раз комендант спросил меня, передавать ли бумаги в суд или я захочу «спасти» себя, а я твердо ответил «передавайте», он вытащил протокол, порвал на клочки, показал мне обрывки:

— Вот твои документы! Давай руку! Люблю таких людей! — и как сжал мне руку.

Я только что не сказал ему:

— Ох ты, негодяй!

Но промолчал. Вот как их учат.

А потом приходит ко мне в магазин и говорит:

— Какие люди разные бывают, а?!.

Я встретился с этим комендантом почти 20 лет спустя, в Барнауле. Мы с Клавдией Никитичной Устюжаниной шли в церковь и столкнулись с ним лицом к лицу. Узнал он меня, хотя я уже был с бородой, засыпал вопросами. Ну, прямо как родной человек. В гости напросился к Клавдии Никитичне. А когда вошел в дом и увидел в углу иконы, то прямо опешил:

— Так ты что — верующий?

— Да, — отвечаю.

— Во-о-он ты какой… Не зря я тогда чувствовал, что ты какой-то другой человек, не такой, как все. Помнишь?

Как не помнить. Только вера и помогла вырваться из тех ловушек, что так умело и психологически точно расставлял лукавый руками этого кагэбэшника.