Троекуров замолчал, тяжело отдуваясь. Потом сказал.
- Одна надежда, что они нас не найдут. Тут места укромные, рек много, в какие из них заходить и как идти никто из чужаков не знает. Просто потому что здесь никаких чужаков никогда не было.
Макарин внимательно посмотрел на Троекурова.
- Это не правда, воевода. Чужаки здесь были.
- Что ты мелешь! Кто тебе это сказал?
- Ты, воевода. Совсем недавно.
Троекуров пыхтел, ожидая продолжения. Дьяк вдруг почувствовал такую усталость, что ему стало все безразлично, пушнина, таинственные предметы, дикари, враги. Он нехотя продолжил, медленно подбирая слова:
- Я до разбойного приказа десять лет в посольском отслужил. За границей бывал. В Венеции, Риме, у франков, испанцев. В Англии не довелось, а вот у голландцев был, в Амстердаме. Дурацкий город, знаешь. Дома лепятся друг к другу, холодные, каменные, промозглые. Жить невозможно. Я там два года сидел, пытаясь разобраться в их бардаке. Они тогда постоянно воевали, то с испанцами, то с франками, то с англами. Не могу сказать, что я их язык хорошо знаю. Но многие слова помню. Слово «хоэр» одно из них, воевода. Так в тех краях называли гулящих девок. Я жил у порта. И каждый день слышал, как вернувшиеся в город моряки радостно вопят «хоэр», «хоэр» направляясь в свои бордели… Твой длинный детина с водянистыми глазами – голландец. И он ушел от тебя в качестве главного охранника на пропавшем караване. А потому он наверняка знает, как добраться до Мангазеи. Да и та неведомая штуковина, выкопанная Варзой, из-за которой нас с тобой могут повесить, тоже, надо полагать, в его руках.
Глава 4
Днем угрюмова питейная изба была пустым и мрачным заведением. Брагой на вынос торговали с другой стороны двора, где даже ранним утром толпилось около десятка местных завсегдатаев. В чарочной ни посетителей, ни служек не было, и только сам Угрюм сидел за длинным столом и жевал краюху хлеба, макая ее в блюдо с молоком. Он поднял лысую голову и печально посмотрел на Макарина.
- Ушел воевода. Как проспался, так к нему налетели его казаки, он на них наорал и ушел. И на меня наорал. Сказал, что ты, дьяк, меня в острог запрешь.
- Если будет за что, запру. Где его искать?
Угрюм пожал плечами.
- Не знаю. Он мне не докладывает. Но возможно, он ушел разыскивать своего Одноглазого. Он же не помнит ничего спьяну. Мне пришлось рассказать. Как узнал про вчерашнее, так пообещал Одноглазому голову отгрызть. Сходи на гостиный двор, там у него изба стоит, казаки вечно пасутся. Может кто чего расскажет.
Макарин тяжело опустился на скамью. С утра его заселили в отведенную Троекуровым избу, которая оказалась добротным шестистенком, сложенным из толстенных бревен. Внутри была новая обстановка и вкусно пахло свежей древесиной, как в любом новом доме. После недолгой бани и обильной еды двое служек принесли с корабля сундук с его вещами. Теперь у Макарина под кафтаном была защитная стеганка, а на поясе висели короткий самопал и длинный нож в хорасанских ножнах. В последний раз при таком параде он ходил в Москве в пору драк с поляками.
- Скажи мне, Угрюм, только честно. Что ты знаешь о чужаках на Мангазее?
Угрюм пожевал губами.
- Смотря каких чужаках. Самоядь сюда редко заходит, обычно в пустоши остается. А если и заходит, то ясак сдаст и сразу обратно. Добиралась парочка вогулов, но они еще прошлым летом куда-то делись. Ничего предосудительного не знаю, хотя говорят, что местные дикари не прочь нам огненного петуха пустить. Ты об этом?
- Нет. Я о чужаках с далекого заката. Немцах. Фрязях. Англах. Слышал чего? Добирались они сюда? Может с караваном каким? Или еще как?
- Им сюда путь закрыт, дьяк, ты об этом не хуже меня знаешь. Если кто и забредет, то в остроге жизнь закончит. Зачем им это?