Для прогулок из пистолетных ремешков мы сделали ошейник и поводок, на котором водили Тапси. Он оставался с нами до первых боев в России. Мы бы и дальше держали его как маленького песика-танкиста танка 1241, но во время боев совершенно нельзя было гарантировать, что его не зацепит или не придавит каким-либо предметом. Поэтому его пришлось передать в наш обоз. Когда я позже попал в Кировоград, то видел Тапси еще раз, когда солдат выводил его на поводке на прогулку. Своими короткими лапами он по брюхо увязал в сугробе. Мне его стало жалко, и я почувствовал вину за то, что мы увезли эту маленькую собачку с ее солнечной итальянской родины, и теперь она должна бродить по русским сугробам. Это было редкое чувство вины, и еще по поводу маленькой собачки!

Унтер-офицер с графским титулом, с которым я, как и прежде, поддерживал дружеские отношения, очень хорошо говорил по-итальянски и продолжал оставаться в выгодном положении переводчика. Уже во время поездки по железной дороге из Магдебурга в Парму 12-й эскадрон получил выгоду от знания языка и искусства ведения переговоров, которыми обладал мой друг. Между Бреннером и Триентом у одного из вагонов перегрелась ось. Итальянское станционное начальство, все еще связанное с нами осью Берлин — Рим, хотя и эта ось уже была перегрета и вот-вот должна была лопнуть, не меняло вагон. Железнодорожники объясняли, что у них нет запасного вагона. Поезд стоял у самой реки Эч, и мы, танкисты, купались в ее стремительных водах. А тем временем граф унтер-офицер продолжал переговоры. Он обсуждал положение с главным фельдфебелем:

— У нас еще есть деньги в эскадронной кассе?

— Да, зачем?

— Вы можете дать мне немного для итальянских железнодорожников?

Главный фельдфебель дал денег, а граф продолжил переговоры. Через некоторое время был подан запасной вагон. Танк начали перегружать с неисправной платформы. При этом оказалось, что у водителя — не лучший день. Он резко бросил фрикцион, и танк соскочил одной гусеницей с платформы. С большим трудом, двигая танк туда-сюда, в то время как остальные солдаты подкладывапи под гусеницу толстые доски, танк удалось перегрузить на другую платформу. О другом случае пользы для эскадрона я расскажу позже.

В месте нашего расположения граф через день покупал овощи для подразделения. Вскоре его знала вся округа. И он мог оказать большую помощь в обмене денег. Проблема пребывания в Италии заключалась не в том, что надо было иметь деньги, а в том, какого достоинства они должны были быть. Высоко котировались пятимарковые серебряные монеты. И в этом обмене очень хорошо мог помочь мой друг П. А с небольшими карманными деньгами в Италии мы могли бывать в кафе и барах.

Когда граф унтер-офицер отправлялся в поездки по делам, то я сопровождал его, сидя в машине справа от водителя. В одной из таких поездок я стал свидетелем магического действия офицерской формы, если она дополняется необходимым авторитарным поведением. Один лейтенант с П. в качестве водителя и со мной в качестве грузчика нашел товарный вагон, груженный вермутом «Чинзано» и бутылками с шампанским. Недолго думая, мы открыли вагон. Мы уже начали разгрузку, когда подошел часовой и приступил к выполнению своих обязанностей с окрика: «Стой! Не двигаться!» Лейтенант не обратил на него внимания, поэтому часовой направил на нас карабин и сделал вид, что целится. Тогда лейтенант на него закричал:

— Эй, ты что, осмеливаешься целиться в прусского офицера?!

Солдат замер от почтения перед офицером и был настолько напуган, что безропотно разрешил нам уехать.

Из отпуска граф привез пароль: «Дядя Фридрих тяжко болен». Зашифрованно в этом высказывании выражалась наша надежда на то, что Гитлер будет устранен в какой-нибудь акции, а вместе с этим завершится и война. Потом Хайнко рассказывал еще про двух своих коров, которые перелезли через забор на лугу возле его маленького (второго) дома в Верхней Баварии. Проезжавший мимо берлинец вытащил пистолет и открыл по коровам стрельбу, ранил обеих и за это получил девять лет тюрьмы.

Затем, в начале сентября 1943 года, мы стали свидетелями последствий капитуляции итальянского правительства Бадольо. Казармы теперь уже не воюющей итальянской армии, располагавшиеся от Болоньи до Венеции, быстро захватил наш полк. Наш эскадрон тоже занимал итальянскую казарму. Для этого на танках мы через Апеннинские горы поехали в военный городок под Пизой. При этом наблюдалось быстрое изменение в поведении и отношении итальянцев к нам. До этого они повсюду приветствовали нас букетами цветов и вручали нам «фасцес» — маленькие пучки прутиков с топориком, которые были обвязаны лентой с надписью: «Победить!» А теперь, после капитуляции, враждебными взглядами провожали наши танки, а иногда плевали им вслед. Итальянское население, практически не затронутое войной, быстро забыло про ось «Берлин — Рим» и рассматривало теперь американцев как освободителей. Для него мы, солдаты, стали врагами, а наши танки — символом вражеской власти, с которыми теперь ему надо было бороться в своей собственной стране.

Только крестьяне в Апеннинах еще не узнали о таком изменении. Они приветливо махали руками и выкладывали на танки сигары, которые были такими черными, что мы сначала принимали их за маленькие ручные гранаты. В то время итальянское население было убеждено, что у немцев не хватает важнейших стратегических материалов, прежде всего — резины. Поэтому итальянцы постоянно подходили к нашим танкам, ощупывали бандажи катков и очень удивлялись, что мы все еще ездим на резине.

Во время поездки в Виареджио граф П. и я на пустынном пляже, напоминавшем, что повсюду идет война, повстречали двух хорошеньких итальянок. То, что мой друг знал итальянский, помогло и мне пуститься в маленький пляжный флирт. Я тогда и не подозревал, что через две недели пойду в мою первую атаку в России.

Уже во время нашего пребывания в Италии мы хорошо научились обращаться с нашими танками. Чувство принадлежности укрепилось, и разрозненные члены экипажей сплотились в единые прочно «сколоченные» взводы. За это время солдаты 12-го эскадрона хорошо познакомились друг с другом. 12-й был «наш» эскадрон, и чем дольше шла война и чем больше было боевых тягот, мы испытывали гордость за то, что служим в превосходно управляемой и действующей танковой части.

^{На пустом пляже в Виареджио: последний флирт перед боями в России}

24-й танковый полк или 24-я танковая дивизия были широко известны. Дивизия отличалась кавалерийскими традициями, ее солдаты были хорошо подготовлены для выполнения различных задач, ими командовали прекрасные офицеры и первоклассные унтер-офицеры. Дивизию ценило высшее немецкое командование, а противник опасался и уважал как особое соединение. Генерал-фельдмаршал фон Зенгер унд Эттерлин описывал ее как соединение особого рода. Эта дивизия в огне войны превратилась в единый организм, а во время боя становилась для своих солдат некоторым образом родиной. Никто не хотел перевода в другие части, хотя именно «двадцать четвертую», словно пожарную команду, то и дело направляли в самые горячие участки фронта. В этом нет никакого противоречия с «нишами», отпусками с фронта, часами досуга, разрядки, которые мы стремились получить и которыми пользовались, как только представлялся случай. У солдат на войне многослойное восприятие и мышление, которые, впрочем, понятны только тем, кто был на войне.

В связи с жертвенной гибелью солдат 24-й танковой дивизии в Сталинграде целесообразно привести историческую справку.

24-я танковая дивизия входила в 6-ю армию, погибшую в руинах Сталинграда. Таким образом, большая часть этой дивизии входит в число 147 000 убитых и 91 000 почти замерзших и умирающих с голоду солдат, попавших в советский плен, из которых в последующие годы вернулись в Германию только 5000. Наряду с Гитлером ответственность не только за катастрофический исход этой битвы, но и войны в целом несут некоторые командующие Вермахтом, занимавшие ключевые посты. Если о Кейтеле, тогдашнем начальнике Главного командования Вермахта, мы тогда мало что слышали, поскольку его влияние на военное командование во время войны становилось все меньше, то после смертного приговора, вынесенного в Нюрнберге Йодлю, начальнику штаба оперативного руководства Вермахта, много говорилось о его конфликтах с Гитлером. Многие бывшие офицеры, знавшие Йодля, реагировали на смертный приговор с растерянностью и возмущением.

Без вопросов, нужно отдать должное его жене (фрау Л. Йодль) за то, что она использовала все силы для защиты своего мужа. Но, с другой стороны, остается непонятно, почему Йодль, по его собственным словам, принимавший участие более чем в 5000 совещаний в Ставке фюрера, проверивший более 2000 сводок Вермахта, заявивший Гитлеру еще в 1941 году, что «победу больше одержать невозможно», считавший уже в 1941–1942 годах, что война для Германии проиграна, продолжал оставаться советником «фюрера», рассматривавшего его как дееспособного политика. При этом кажется невероятным, что Гитлер иногда не здоровался с ним и что за Восточный фронт отвечал генеральный штаб Гальдера, а затем Цайтцлера, а штаб оперативного руководства Вермахта «только» за другие театры военных действий. Фактически Йодль после Сталинграда, несмотря на безвозвратно проигранную войну, еще два с половиной года служил Гитлеру из чувства долга. (Как пишет об этом Б. Шойриг.)

Но что это за исполнение долга, за время которого были принесены в жертву сотни тысяч немецких солдат? (Жертвы солдат противника были для него, естественно, пустым звуком.) Только одни многочисленные ошибки Гитлера, как Верховного главнокомандующего, которые он допускал в течение долгого времени, должны были открыть глаза прозорливому офицеру генерального штаба. Для этого полководца война оставалась хорошим и необходимым делом, пока касалась других. Что думали о каком-то генерал-полковнике Йодле солдаты, которых бесполезно бросали в бой, чтобы сжечь, как уголь в топке? Многие офицеры из окружения Гитлера были хоть однажды сняты им с должности. Почему среди них не было Йодля и почему он не ушел от этого абсолютного диктатора? Так он по собственной вине пришел в трагическое противоречие с простым солдатом, поскольку солдат совсем не хотел идти на фронт, чтобы быть там убитым на проигранной войне. За бессмысленное стремление многих моих товарищей, о которых я еще расскажу, ответственность, а с большой вероятностью и вину несет и генерал Йодль. Известный историк Г. Риттер называет высокоодаренного Йодля фанатичным последователем Гитлера. У этого умного и предприимчивого солдата отсутствовал малейший политический инстинкт, и прежде всего твердость. Гитлер обходился с ним плохо, в отличие от почти всех остальных генералов, так и не наградил его Рыцарским крестом, а он оставался словно под влиянием наркотика абсолютно предан Гитлеру.