ВЫЖИТЬ — ЧТО ЕЩЕ. АНТИТЕЗА ЖИЗНИ НА ВОЙНЕ

После войны с приходом «нулевого часа» произошел явно ощутимый поворот в жизни людей в Германии. Особенно трудно пришлось отпущенным из плена профессиональным солдатам. Бывшие офицеры снова сидели на школьной скамье, а бывший главный фельдфебель, имевший столько власти, потерял свою ферму в Восточной Пруссии и вынужден был зарабатывать себе на хлеб тяжелым трудом на стройке. Не каждый смог так резко, без привилегий, которые несли с собой должностные отличия и награды на форме, перейти к простой и совершенно обычной жизни. Однако все получили драгоценный шанс свободы, как писал Рихард фон Вайцзекер. Язык военных был забыт.

Как это проходило у меня? Вернуться к той жизни, которую я вел в школьное время, чего я действительно ждал в течение всей войны, мне тоже не удалось. Не могло уже быть так, как до поступления на службу в Вермахт и участия в войне, когда все мои мысли и действия были подчинены тому, как выдержать, выстоять и выжить. Война была позади, это было уже прошлое время, о котором не говорили и старались как можно скорее вытеснить из памяти. Теперь взгляд был устремлен в будущее. Все было по-другому. Приходилось жить под французской оккупационной властью во французской зоне. И снова, по крайней мере в первое время, господствовал страх, теперь — перед победителями. Что теперь они с нами сделают, прежде всего с нами — бывшими солдатами разгромленной армии? Актуальным стал вопрос, как все пойдет дальше. Теперь предстояло жить с оккупантами и освободиться от шока побежденного. Сначала я должен был временно трудоустроиться, а потом я смог при любопытных обстоятельствах наконец-то возобновить учебу.

Школу я покинул с желанием стать зубным врачом. Когда я еще служил в Загане, 26 февраля 1943 года я направил заявление о принятии меня на факультет стоматологической медицины во Фрайбургском университете. Тогда из-за болезни желудка меня освидетельствовали как «годного к гарнизонной службе на территории Рейха». По глупости я тогда выбрал не ту специальность. Для изучения медицины я мог бы получить тогда разрешение, но не стоматологии. Об этом мне удалось узнать только позже. И теперь, в 1945 году, снова не было обучения стоматологов, поскольку мой родной город лежал в руинах. Институтский квартал со стоматологической клиникой был превращен в гору щебня, поэтому о начале учебы нельзя было и думать. Такой была ситуация, когда я 25 мая 1945 года снова увидел свою мать и сестру.

Когда я пришел к дому моей матери, я, как обычно, зашел с черного хода, через кухонную дверь, чтобы сразу же обнять мать, которую чаще всего можно было там застать. Я зашел на кухню и замер от удивления. Там сидели чужие люди, которых я, заикаясь, спросил о матери.

— Ваша мать живет на втором этаже.

Моя мать и сестра переехали туда, потому что в последние месяцы войны и уже после тяжелой бомбардировки ощущался большой недостаток жилья, и в наш дом переселились две семьи. После первых сердечных и крепких объятий с матерью и сестрой мне наконец стало совершенно ясно: войне конец, ты снова дома. Вот и пришел момент, о котором я мечтал в течение стольких лет солдатской жизни: чтобы наступил мир и я был дома.

Поначалу было не так-то просто найти правильную дорогу из хаоса к мирной жизни. Хотя мы, солдаты, в тяжелых боях дрожали от страха смерти, но, как скоро выяснилось, не от жизни, как нас пыталась в этом убедить нацистская пропаганда в 1943 году. От мысли о хорошем профессиональном образовании охватывала настоящая лихорадка. Наконец-то изучить профессию!

Но сначала пришлось привыкать к новым властям. Французские оккупационные власти были не слишком дружелюбны. Они часто придирались к населению и настаивали на строгой практике денацификации. Дома и квартиры реквизировались. Еще имевшиеся автомобили и мотоциклы изымали оккупационные власти или просто на улице отбирали французские солдаты. Наш автомобиль давно стал трофеем французов. Когда спустя несколько дней после моего возвращения к нам в дом пришел французский офицер и потребовал открыть гараж, мы даже испытали чувство облегчения, что он не реквизировал наш дом. Однако нам пришлось сразу же убирать из гаража все садовые инструменты и запасы дров, которые мы с сестрой с большим трудом, голодные, собрали в рамках городской акции по заготовке дров, когда валили и пилили деревья в Штернвальде.

Есть было почти нечего. Поэтому первое время было посвящено поездкам за продовольствием. При более чем скромном продовольственном пайке не оставалось ничего иного, как отправляться на «добычу» в деревню, чтобы «навещать» крестьян. Так, за простым стуком в дверь дома обычно следовало неприятное попрошайничество. Если наливали литр молока, то это был уже хороший результат. Если можно было что-нибудь предложить на обмен, то шансы, естественно, возрастали до куска масла или таких основных продуктов питания, как картофель и хлеб. Без велосипеда отправляться на добычу было почти немыслимо. Поэтому главная проблема заключалась в том, чтобы обладать исправным велосипедом. Мой школьный велосипед был в порядке, однако его покрышки и камеры доставляли много хлопот.

Поскольку в первое послевоенное время об учебе можно было и не думать, я искал деятельность, хоть как-нибудь связанную со стоматологией. Это была зубная техника. Был один зубной врач, состоявший в одной масонской ложе вместе с моим отцом. В городском районе Хердерн у него был дом, в котором он имел стоматологическую практику. В том же доме практиковал и его двоюродный брат, пострадавший от бомбардировки. Потом он стал освобожденным президентом стоматологической палаты Южного Бадена. Через несколько домов в реквизированном особняке жил комендант Южного Бадена генерал Пене.

В маленькой, примыкающей к стоматологической практике лаборатории работал зубной техник. Там я смог сразу же устроиться в качестве подручного.

Сначала под руководством техника я делал гипсовые отливки со слепков. Поскольку было очень много работы, то я очень быстро научился моделировать протезы и коронки и отливать их. Из-за нехватки пластмассы протезы изготовлялись из каучука. Набивка формы протеза мелконарезанными полосками пластмассы была нелегкой работой. Прежде всего я научился паять. Паять золотые сплавы было относительно легко. Но с использовавшимися тогда сплавами-заменителями при пайке возникали большие проблемы.

Практика двоюродных братьев была разнообразной. Мой шеф, прекрасно говоривший по-французски, лечил верхушку французской оккупационной власти, начиная от генерала Пене, старших офицеров до простого французского солдата. В качестве оплаты французский солдат, как и его начальники, мог предложить какие-нибудь предметы обмена. Запомнился марокканец во французской форме, который хотел надеть золотые коронки на безупречные, свободные от кариеса клыки. Он получил желаемое, только коронки были не из зубного золота, а из содержащего серебро позолоченного сплава. Это было нехорошо. Не только потому, что коронки ему были не нужны, но и потому что они были изготовлены из неблагородного металла. В определенном смысле этот марокканец стал пострадавшим от оккупации.

Наряду с уважаемыми гражданами города Фрайбурга, практику посещали крестьяне и их жены. Эти пациенты совершали уже упоминавшиеся «поездки на добычу» наоборот: если я на велосипеде должен был ездить к крестьянам, чтобы выпрашивать у них что-нибудь съестное, то теперь они приезжали к моему шефу с мешком на багажнике. Мешок оживленно шевелился. То есть в нем была какая-нибудь живность, например, птица. Поэтому путь крестьян в зубоврачебный кабинет проходил не через комнату ожидания, а через кухню зубного врача. После того как я стал полноценным работником, я смог принимать участие в общем обеде и получать свою долю в меновой торговле. Другой была практика двоюродного брата доктора Хаузера. Его главными пациентами была духовная элита университета.

Для того, чтобы возобновились занятия по стоматологии в университете, сначала было необходимо создать для них предпосылки. Для этого пришлось временно воссоздать доклинический институт. Анатомический институт находился в помещении с неоштукатуренными стенами, без окон и без отопления. Зимой студенты и преподаватели сидели там на лекциях и семинарах в пальто. Многие студенты продолжали носить военные шинели, и, несмотря на то, что знаки отличия были спороты, во многих из них легко можно было узнать бывших офицеров. Для студентов-стоматологов была арендована старая гостиница «Цум кюлен круг», где было установлено новое оборудование, и она была превращена в стоматологическую клинику.

Допуск к обучению был связан с большими трудностями. Не только потому, что количество обучаемых было ограничено десятью, но и потому, что желающие учиться с аттестатом зрелости военного времени должны были сначала в течение двух семестров учиться на подготовительных курсах. Специальная комиссия определяла тех абитуриентов, которые могли без учебы на этих курсах сразу приступить к изучению медицины (стоматологии). В их число попадали прежде всего абитуриенты с очень высоким средним баллом аттестата. Я не принадлежал к этому числу избранных. По мнению члена комиссии профессора физиологии Хофмана (ученика профессора Павлова, первого лауреата Нобелевской премии по физиологии), я должен был записаться сначала на этот предварительный курс. Но там были еще и другие члены комиссии — известный историк профессор Г. Риттер и заведующий учебной частью, которые были пациентами моего шефа. Во время лечения он объяснил им, что я работаю зубным техником и являюсь важным сотрудником в его практике. Как могли эти двое, находясь с открытым ртом в подчиненной позиции по отношению к зубному врачу, сказать «нет»?

Так я получил письмо от профессора Риттера с разрешением приступить к изучению стоматологии без начального подготовительного курса. И еще одно обстоятельство оказалось очень полезным при моей деятельности в качестве зубного техника. Доктор Хаузер, мой второй шеф, будучи президентом палаты врачей-стоматологов, очень заботился о доценте Реме, бывшем до конца войны старшим врачом в известной берлинской стоматологической клинике. Конец войны он провел в своем родном городе Констанце на Боденском озере. После войны его пригласили на должность внештатного профессора, а затем взяли в штат. Первое время он жил в доме доктора Хаузера, который меня очень скоро представил ему как своего зубного техника. Затем я участвовал вместе с преподавателями и служащими в поисках еще исправных инструментов в развалинах бывшей стоматологической клиники. Во время первого семестра участие в общественных работах было обязательным: каждый должен был отработать 56 часов на разборке развалин института.