Книги
На танке через ад
Наш командир танка отправил меня и еще двух членов экипажа в часть, а сам с механиком-водителем остался. Позднее им пришлось взорвать танк. Имя этого спокойного и скромного, необычайно хорошего и человечного командира было Руди (мы так и звали его по имени), фамилия — Лотце. Пекарь по профессии, он был родом из Лауэнбурга. Для нас не было лучшего командира, не из-за военных подвигов, а потому, что он знал: экипаж состоит из молодых парней, почти мальчишек, и действовал соответствующим образом. Он был очень порядочным человеком. Для нас он был героем. Он всегда сначала думал о нас, потом — о танке, от которого тоже зависела наша судьба, а потом — о себе. В атаку он вел танк сдержанно и осмотрительно, но если того требовала обстановка — то смело и решительно. Из боя он выходил первым, но был последним на заправке и получении продовольствия. Своих молодых солдат он всегда, если была возможность, отправлял для отдыха и расслабления на квартиру.
Без всякой шумихи он ввел сначала на своем танке очень полезное (скорее всего, свое) изобретение, которое избавило нас от утомительной работы.
Оно касалось слабого места гусеничных цепей. Гусеничная цепь состояла из звеньев, которые соединялись более чем 200 пальцами, вставлявшимися в проушины звеньев. С внешней стороны они закреплялись S-образным шплинтом. При езде иногда эти шплинты ломались. После этого палец мог смещаться внутрь, пока не задевал за корпус танка и не ломался. После этого остатки пальца могли в любой момент вылететь, и гусеничная цепь распадалась. Такая авария могла привести к тяжелым последствиям, танк оставался обездвиженным. Поэтому на каждой остановке экипаж первым делом должен был осматривать гусеницы. Если отсутствовали шплинты, то в соответствующие косые прорези пальцев вставляли новые и молотком забивали вышедший конец шплинта. Лотце заказал гладкую металлическую пластину в форме наклонной плоскости, которую приварили к корпусу так, чтобы она проходила сразу за внутренней стороной поддерживающих катков. Теперь без шплинта гусеница продолжала оставаться целой. Если палец перемещался внутрь, то он скользил по наклонной плоскости, перемещавшей его наружу. Позже я увидел такие устройства на русском танке Т-34.
Этот известный вахмистр погиб в тяжелых боях, которые 24-я танковая дивизия вела под Яссами, когда его танк подбила тяжелая противотанковая пушка. При этом ему удалось уйти в тыл. Тогда во время короткой остановки на позиции с обратной стороны высоты мне удалось с ним поговорить. Перед этим ему в лицо попало множество мелких осколков. Он не придал им значения и снова поехал вперед, в направлении Белой Руины. Во время последнего боя он был уже не моим командиром. Моим танком тогда снова командовал офицер, который в тот момент тоже должен был вылезать и пересаживаться на другой танк из-за того, что у нашего снова отказал двигатель. Тот офицер тоже вскоре погиб, пока мой танк полдня дожидался нового двигателя в тылу.
Но вернемся снова к вышедшему из строя танку 1244. Мы с большим трудом по забитой дороге сначала пешком, а потом на попутных машинах добрались до фронтовой перевалочной базы в Первомайске на Буге. Оттуда нас отправили дальше по железной дороге в Одессу. Я уже достаточно насмотрелся на отступающие немецкие войска и, глядя на Буг, удивлялся, почему на этой широкой реке не создать если не подобие Западного вала, то хотя бы, по крайней мере, какую-нибудь оборудованную линию обороны. Хотя немецкие солдаты повсюду великолепно проводили неисчислимые оборонительные сражения, но отступали дальше и дальше. 19 марта 1944 года остатки экипажа танка 1244 прибыли в Одессу.
До этого времени мой полк и моя дивизия во всех предыдущих боях, свидетелями которых я был, постоянно захватывали и удерживали инициативу. Я с 24-м танковым полком всегда шел вперед. Но теперь я слишком явно видел, что полк постоянно отступал. Я первый раз участвовал в отступлении, и оно оказало на меня деморализующее впечатление. Подавленный, я написал матери, что, несмотря на то что являюсь солдатом очень боеспособной дивизии, пару дней в некоторой мере участвую в бегстве.
В Гюльдендорфе под Одессой, бывшей деревне немцев-колонистов, жителей которых русские эвакуировали в начале войны, 21 марта 1944 года мы встретили своих товарищей из 12-го эскадрона, которые вышли на построение оборванные и без танков, что выглядело довольно неутешительно. По возвращении на никопольское направление во время боев были потеряны или взорваны последние танки. Во время ожидания — то ли винтовок, чтобы сражаться в пехоте (цитата из письма: «Это было бы полное дерьмо»), то ли танков, чтобы снова воевать на них, офицеры вспомнили о своих кавалерийских традициях, и все обзавелись лошадьми. Трех солдат можно было отправить в отпуск, и я попал в их число! Снова предстояло долгое путешествие.
ПОЕЗДКА В ОТПУСК
С отпускным билетом в кармане и справкой от моего командира эскадрона о том, что я, как солдат-фронтовик, имею право на дополнительный паек, то есть надбавку за тяжелые работы и 2 яйца в неделю, я отправился на аэродром Одессы, где царило оживленное движение. Ежедневно приземлялись самолеты с грузами, обратно они отправлялись чаще всего с ранеными на борту. После долгого ожидания приземлился четырехмоторный Ю-90. Наземный персонал сразу взялся за работу и вынес из него светлые ящики, в которых находились запасные двигатели. Я тем временем проскользнул к группе пригодных для транспортировки раненых. Хотя в самолете незадолго до старта выяснили, что я единственный здоровый среди раненых, мне разрешили лететь до Мюльдорфа под Мюнхеном.
Во время промежуточной посадки в Бухаресте снова пришлось проходить проверку на вшивость. Спустил брюки, и после санитарной проверки мне удалось пройти в самолет, хотя пара вшей в моей нижней рубашке все-таки ползала. Последнюю часть своего путешествия до Фрайбурга я проехал поездом. После 23 месяцев службы я снова дома.
Во Фрайбурге мать меня баловала. Я мог выспаться, меня не будили ни команды, ни шум боя. Мать меня кормила лучшим, что было на кухне, лучшими сэкономленными продуктами и тем, что можно было получить на продовольственные карточки. Окруженный заботой и желанный, я немного почувствовал свободу. Так и должна была продолжаться жизнь и не возвращаться на войну. Страх смерти на короткое время был оттеснен. Его заменил другой — страх, что за тобой следят. В нашем доме жила на 100 процентов верная линии руководительница женской организации с большими чуткими ушами. Пришлось очень быстро перейти на шепот и очень осторожно потихоньку слушать вражеские радиостанции.
Я часто ходил в кино и снова с удовольствием слушал пластинки. Дни летели быстро. И чем ближе отпуск подходил к концу, тем больше омрачались дни скорым возвращением на фронт. Я сомневался, что здоровым вернусь с войны, и мрачно думал о том, что, может быть, в последний раз вижу дом. После слезного прощания я один отправился на вокзал. Моя мать и я не хотели прощаться на вокзале. Мы не хотели представлять картину плачущей матери с зареванным солдатом-фронтовиком перед чужими людьми, среди которых могут быть «товарищи по партии» с благородными лицами.
Первый день пути на фронт завершился в Мюнхене, второй — в Вене, где готовился транспорт в Румынию. Сразу его отправить не смогли, и через пять дней — тоже. Собравшиеся солдаты, выслушав информацию офицера транспортной службы о том, что поезда не будет, снова с громкими криками устремились в город Вену.
Наконец, 27 апреля 1944 года отправился поезд в Будапешт. Вторым этапом, после того как поезд протащили через карпатский перевал Клаузенбург четырьмя паровозами — двумя в голове состава и двумя в середине, — была станция Плоешти. Но ее поезд прошел без остановки. Почему, мне стало ясно на следующей остановке на перегоне. Когда я, выйдя из вагона, улегся на лужайке, то увидел множество самолетов, непрерывно бомбивших этот важный город нефтедобывающего района. Над Плоешти еще поднимались облака черного дыма, когда поезд пошел дальше в Бухарест.
5 мая я был в Бухаресте и доложил о своем прибытии в комендатуру. Такие комендатуры были на всех более или менее крупных станциях. Там солдаты узнавали, где находится их часть и как до нее добраться. На следующий день пассажирским поездом, теперь уже самостоятельно, почти как в мирное время, я снова отправился в Плоешти, так как оттуда должен был поехать в Бакэу. В вагоне четвертого класса я сидел вместе с рабочими, крестьянами и румынскими солдатами. Невыносимая чесночная вонь превращала поездку на поезде по мирной местности в пытку. Поезд едва тащился, останавливаясь у каждого столба, через Мицил, Буцеу, Рымнику-Сарат, Фокшаны. На каждой остановке я выскакивал из поезда и ложился на лужайку. 6 мая 1944 года в Марасештах моему взору представилась уже знакомая картина: все стены маленького станционного здания были оклеены новыми, но по содержанию старыми, уже известными приказами и приговорами генерала Шёрнера. Я снова понял, куда попал. Во время долгих остановок на станциях я видел вокруг только очень бедно одетое румынское население. Поэтому объявление «Солдаты! За грабеж полагается смертная казнь!» больше относилось к Шёрнеру, чем к реальности. Что было там грабить? Хотя по немецким военным носкам серого цвета с белыми полосками и по деталям немецкого военного обмундирования на некоторых румынах я понял, что они торговали или менялись с солдатами.
После невероятно долгой поездки, длившейся в общей сложности 25 суток, проехав поездом через Аджут, Бакэу и Роман и дальше на попутном грузовике, 12 мая 1944 года я оказался в своей части. К удивлению, меня там уже ждало письмо, которое моя мать отправила авиапочтой после моего отъезда!
ТРУДНЕЙШЕЕ ВРЕМЯ — НАСТУПЛЕНИЕ ПОД ЯССАМИ
Посреди жизни нас охватывает смерть.
Во время моего отпуска дивизия получила новые машины. 12-й эскадрон действовал в районе от Прута до Ясс после того, как русские нанесли удар севернее Ясс. Сразу в обозе я встретил только что отремонтированный танк и залез в него. Снова в 12-м эскадроне. Начались скверные дни, когда смерть косой ехала как в немецких, так и в русских танках. После долгого времени, проведенного вместе, совершенно точно известно, что дружишь с одним больше, а с другим — меньше. Вечером моего первого дня боев после возвращения из отпуска я услышал о гибели своего коллеги-радиста, с которым мы раньше часто проводили время. Попадание в корпус танка поразило одновременно насмерть механика-водителя и радиста. А потом последовали удар за ударом. Как в истории про десять маленьких негритят, только теперь это была жестокая реальность. Следующим вечером за стол сели еще шесть или семь танкистов. Через сутки пятеро из них погибли. Только из одного экипажа — четверо. Утром из 22 танков к бою были готовы 17 танков, а вечером — только шесть. Поэтому можно было рассчитать, «когда пробьет час».
Вечером солдаты на квартирах играли в карточную игру «4 на 17». Поскольку мы получали «кредитки» (вид оккупационных денег, запрещенных для населения и для хождения в Рейхе), купить на них было ничего невозможно, играли на них; ставки достигали невероятных размеров. Однажды вечером на столе лежало более 10 тысяч рейхсмарок кредитками. Один молодой солдат, прослуживший в эскадроне всего пару дней, счастливой картой выиграл всю кучу денег и сразу же сгреб их себе в карманы. Но он выиграл последний раз в своей жизни. Его танк подбили уже на следующий день. Он погиб. Когда его принесли, то из раздутых карманов торчали выигранные им кредитки.