Спустя три месяца…

— Вот это я называю хороший отпуск, Лёнь, — перекатился в пяток на носки Юлий Моисеевич и глянул в окно. На летящий мягкими хлопьями снег. — Хоть и вынужденный, но был всё же, согласись, отпуск. Сейчас-то ты как видишь?

— После того как поменяли второй хрусталик — отлично. Уже даже что такое очки забыл, — встал я рядом. Там какая-то запоздавшая студентка торопилась, считая ступеньки крыльца стройными ножками. Сняла с головы капюшон, тряхнула чёлкой… Я отвернулся.

Нельзя думать о ней. Нельзя.

Нельзя три месяца каждый день, как чётров Хатико, ходить на остановку.

Но я думал. И ходил. Стоял там в зной, ливень, ветер, снег. Курил, всматриваясь в лица запоздавших приезжих. И уходил. Ни с чем.

— А книга-то хороша. Хороша, Лёнь, — стукнул меня по плечу Моисеич, выводя из раздумий. — Я же, ты не поверишь, купил. И за вечер, можно сказать, проглотил.

Я недобро усмехнулся. Сколько раз я уже слышал это: за сутки, за пару часов, всю ночь не спал, пока не дочитал, словно я провожу конкурс скорочтения.

Кто бы знал, какой алой кровью писано то, что он «проглотил». То, что вторую неделю разлетается с полок магазинов как мандарины перед Новым годом, как куличи на Пасху, ладно-ладно — вечно я со своими словесными фертелями, надо быть проще — как горячие пирожки.

Андриевский заказал уже третью допечатку тиража. И то ли он мне приносит удачу, то ли я ему, а может наш «клуб бывших мужей мадам Холмогоровой» — не такой уж и плохой тандем, но книга пробила потолок по продажам. А свет Андреевна со злости третий раз собирается замуж. Книжонку очередную она, конечно, силится строчит, и я искренне пожелал ей удачи, и даже похлопал по мощному плечу:

— Сама, душа моя, в этот раз давай сама.

— Надеюсь, ты следующую уже пишешь? — пошёл провожать меня ректор до лестницы. Я неопределённо пожал плечами, но он не унимался: — Ну хоть название придумал? Это какая у тебя была по счёту?

— Двадцать девятая, — усмехнулся я. — Но скажу так, Юлий Моисеич: я ещё думаю, а точно ли я её хочу, — остановились мы у перил.

— Что прямо так и думаешь, как о женщине? — засмеялся он, словно старый филин заухал. Говорят, нынешние студенты называют его «Конь», потому что Юлик. А в пору моей молодости мы звали его Филин за этот смех.

— Прямо так и думаю, — улыбнулся я и дёрнулся, когда раздалось над самым ухом:

— Блин!

На чистых инстинктах я едва успел подхватить споткнувшуюся девушку.