— Х-Кирка вздул одновременно пять сольер. Прямо на вершине Пантагрюэля. Когда был крупный выброс. Получасовой жесткий ролик. Прикинь. Кирка долбит пять роскошных сольер, а вокруг вовсю гремит, визжит и шатается почва. Валятся херовы валуны. Повсюду полыхает ультрамарин, и перламутровая скользкая лава течет прямо через этого перекачанного долбоящера, через этих вертлявых волосатых сольер, и это, блин, нереально круто, так круто, что даже у меня привстал… И, короче, у него теперь рейтинг, а мы все в заднице!!! Вчера ночью выложил. Знаешь какое у нас место сейчас?
— К-какое? — Я сглотнул, чувствуя приближение тошноты.
— Три тысячи второе!!!
— П-почему… Ну ладно. Ну я понял. Сольеры. Вулкан. Кирка с его переделанным носом и прочими местами. Но почему три тысячи второе? Мы ж были… первыми!
— Да потому что все ксенодрочи ломанули зырить на этих гребаных сольер. Другие ксеники никому больше не интересны, никто не хочет передергивать ни на летяг, ни на дрим-стражей, ни даже на нашего беррианского сомика. А это был хит! Твой хит! Всё… Провал. И нужно что-то срочно делать, а ты торчишь в сраном заповеднике и вряд ли… — судя по тону, Снуки начал успокаиваться, я же, наоборот, чуть не вмазал летак в местную сосну от волнения, — и вряд ли мы за этот сезон сможем найти хоть что-то, что нас вернет хотя бы на сотню пунктов выше. Отключаюсь. По ходу, пора начинать жестко экономить.
— Сольеры же страшные! И лохматые… Как вообще можно на это?
Это я сказал уже в молчащий планшет-коммуникатор.
***
Ксенопорняк — это не фан. Если кому-то кажется, что это приятное хобби, да еще и приносящее кучу бабла, то пусть он попробует продержаться в кадре с беррианским сомиком хотя бы минуту. Сомик большой, скользкий, вонючий, как носки моего дедушки, и равнодушный, как студень. По профлицензии ты можешь заняться с ним хм… да что там… по лицензии, ты имеешь право трахнуть сомика один раз в пять лет, и процесс не должен продолжаться дольше пяти минут. В нашем цеху беррианского сомика так и называют «пять-пять-не встал опять». За эти пять минут ты должен выдать на камеру не просто трах. Ты должен выдать красивый, честный, настоящий трах. Такой, чтобы у твоих подписчиков снесло мозг и чтобы их оргазм был незабываем, великолепен и достоин не просто лайка, но восторженного комментария. А то и благодарного отзыва на форуме ксенофилов. Чертовы извращуги!!! Ненавижу их.
А теперь представьте. Ты по грудь в ледяной (эти твари любят холод) воде, абсолютно голый, намазанный водооталкивающей мазью и красиво выпрямившийся, хотя всё, чего ты хочешь, это выпрыгнуть наружу и забиться в подогреваемый спальник, который Снуки уже подготовил вместе с бутылкой вискаря. Но ты стоишь и белозубо улыбаешься, с вожделением глядя на ледяной поток, по которому плывут хреновы сомики. Стоишь и щеришься, пока работает камера в твоем лбу, и еще одна во лбу у Снуки, и на всякий случай страховочная, обычная в руках у него же.
Гребаный заранее отобранный, самый киногеничный сомик плывет прямо на тебя (за пять дней вы выучили его траекторию). Выглядит он, конечно, обалденно. Это моя особая фишка, я делаю порняк только с красивыми (по человеческим меркам) ксениками. Чешуя мелкая, плотная, переливается всеми оттенками алого, тело гибкое, нервное, чуть подрагивает. Морда хоть и рыбья, но осмысленная, и глаза… Черные, бездонные, печальные, как у монашки. Ну и плавники, конечно… Шелковая золотая мантия. Беррианский сомик — нереально красивая тварь. Но только вонючая, как носки моего дедушки, и равнодушная, как студень. Но этого никто никогда не узнает. Как и не узнает того, что у меня не стоит на чертову рыбу, поэтому потом Снуки сделает аккуратный монтаж. Но все остальное! То, как я нежно вынимаю сомика из воды, как с его багровой чешуи стекают струйки, как он медленно обматывает меня плавниками… Как его глаза пырятся в мою лобовую камеру с тоской и любовью. На самом деле это строение глаз, но тоска… любовь… желание. Беррианский сомик — это круто.
— Лицо. Лицо. Не морщься. Даю наезд! — орет Снуки.
Я тоже смотрю на сомика с любовью и тоской. От него воняет. Он холодный, липкий, скользкий. И тяжелый. И равнодушный. В любой момент я могу его выронить, и пропали мои пять минут плюс ролик, который может сделать нас со Снуки завтра миллионерами. А может и не сделать. Если я не отработаю так, как нужно. Я медленно и красиво ложусь спиной на мелководье. Сука! Там градусов десять. Не больше. Кладу сомика сверху, начинаю двигаться туда-сюда, как бы совершая фрикции. К животу сомика прицепилась какая-то гребаная ракушка, она царапает мне яйца до крови.
— Еще. Еще! Двигайся быстрее. Ноги. Ноги.
Я обматываю скользкий, вонючий холодец своими стройными накачанными ногами. На крупном плане потом видно будет, что на них пупырышки от холода, но Снуки умело уберет все «недочеты».
— Ты можешь его поцеловать в морду? Или полизать? Ртом поработай как-нибудь. Шикарно выходит! — Снуки показывает мне большой палец.
Я страстно лижу студень с запахом и вкусом носков моего дедушки, закрыв глаза. Ритмично двигаюсь. Дышу. Быстрее. Еще быстрее… Кажется, ракушкой мне почти срезало левое яйцо. Оно кровит, но я думаю, в кадре это будет хорошо. Как будто сомик был девственен, ну или еще что-нибудь в этом духе — дрочеры додумают.
— Осталось десять секунд. Кончай! Только лучше б сверху.
Мы с сомиком кувыркаемся в ледяной воде, будто бы он вырывается, а я хочу его поймать, подчинить, взять. Сомику на меня насрать. Он вообще не понимает, что происходит. Плыл себе, плыл, а тут его зачем-то тискают и возят туда-сюда по странному уродливому существу. Сомику насрать. Собственно, он и срет. И это потрясающе.
— Потрясающе! — орет Снуки. — Подними его. Выше. Выше