В холодных моих покоях я тщетно пытался уснуть. Потом по нужде меня смутил чужой ночной горшок, а вовсе не тот, что носил после меня Жак. Терпеть не могу вещи интимного свойства, к которым надо привыкать заново.

Я слышал, как зловеще скрипит дверь где-то лестницей ниже. Вот волосы Жака были настолько сальными, что их хватило бы на смазку петель всех замковых дверей, но мой слуга, увы, недостижим.

Мысли о ночном сборище, кучке натянутых людей, которые с пониманием отнеслись к моим обязанностям и извинились за излишнее рвение капитана. Как Мария не поднимала взгляда, как невидимая беда, словно ярмо на шее, тянула ее к тарелке с похлебкой. Слишком бодрая улыбка графа. Жестокое лицо Везалия. Юноша с краской на вороте…

Я содрогнулся от холода и прислушался. В окно била полная луна. Шелест крыльев летучих мышей нарастал. Я вдруг понял, что мерзну от сквозняка, что тянул из щели между изголовьем и стеной.

Не успев удивиться, я вскочил, толкнул кровать — и мне открылся темный ход. Пришлось встать на четвереньки — я не сомневался, что должен его исследовать. Дважды ход повернул налево, не думаю, что прошел более тридцати шагов. Уткнувшись в тупик, я сперва запаниковал. Сердце так и разразилось набатом, как вдруг возник свет. В стене обозначилась щелка, из нее выходил теплый свечной луч.

Увиденное взволновало меня.

В покоях, абсолютно похожих на мои, жил художник. Юноша расхаживал, запахнувшись в серую хламиду, и белый треугольник его безволосой груди как бы светился меж холстов, которые были повсюду. В центре помещения предстала картина, выполненная в багровых и черных тонах. Девушка, совершенно точно похожая на Марию, льнула к мужчине, которого я не знал. Он был высок, с правильными чертами лица; я испытал зависть. Меж ними, но чуть выше, формировалась под кистью ваятеля смутная фигура, которая так и не могла собраться из когтистых вихрей, зловещих спиралей, мрака. Я тщился ее рассмотреть.

Выходит, по ночам юноша вовсе не оттачивает графский портрет, по заказу которого и был сюда вызван.

Не помню, как долго я сидел, но колени мои стали ныть, а голова закружилась от запаха краски, очевидно, столь густого, что проникала в щель и разливалась в воздухе моей кротовой норы. На меня накатила боязнь быть запертым, стиснутым в тоннеле.

В этот момент кто-то ворвался в покои художника, и пламя свечей встрепенулось. Я не мог увидеть ночного гостя — лишь спину юноши. Судя по спокойному тону голосов, встреча их была договорена, и тут художник обернулся.

Его глаза точно впились в мою лазейку! Я ринулся обратно, насколько это было возможно: все же я пятился на четвереньках, скорее, скорее назад!

Императорский консультант Гиона Густаф метался по своей комнате, отдаваясь странному беспокойству. Наконец, когда едва показался рассвет, подбираясь розовыми перстами из-за горизонта, я уже засыпал, в одежде, взмыленный, уставший. Угасающий мой взгляд скользнул по унылой сельской картине, кривым дорожкам трещин в башенных камнях и уткнулся в окно.

Вот тогда меня настигло второе потрясение.