8.

Макс.

Он распахнул легкую занавеску широкого окна и неторопливо, без интереса, прошелся взглядом по заснеженному двору. Снег свежими сугробами громоздился на лужайке у веранды, которую давно не посещали, а на садовой дорожке из тротуарной плитки — подтаял и блестел серыми, грязными лужами. Всматриваясь во влажные проплешины Макс Вронский замер. Выражение невозмутимого до этого лица переменилось — вздрогнули надбровные дуги, заострились скулы, пальцы вонзились в край подоконника с особой силой, словно хотели раскрошить пластик. Перед глазами вспыхнул блеклый образ, лентой киношной пленки унося в прошлое.

"Посмотрите-ка, на этого маменькиного сыночка, —отутюженные брючки, белый воротничок. Эй, цыпа! Куда вырядился? — Их трое. Высокие, с безликой печатью уверенности своего превосходства в глазах. Ему приходится задирать подбородок, что бы видеть их перекошенные злобой лица.— А это что? Слюнявчик? Мамочка снабдила тебя соплиподтиралкой? Сейчас пригодится, цыпа, утрешь слюни по подбородку..."

Его толкают. Чей-то острый локоть тут же врезается в грудь, прижимая к грязной кирпичной стене. Эти блевотные, прыщавые морды, с лютой пеленой зависти в глазах, с обветрившейся кожей на пальцах под ногтями которых ссохшаяся грязь, касаются его лица - царапают, наносят пощечины... Сквозь вспышки обжигающей боли в сознание врываются отвратительные картины, в которых его кровь уже заразилась мерзкими бактериями, и те, подобно невидимым муравьям, пробираются в недра организма все глубже. В голове разрывается мина несоответствия: этот страшный, пугающий мир ему не знаком.

Со всех сторон сыпятся удары, его резко дергают за воротник куртки, раздается скорбный звук порванной ткани. Грязная, вонючая юшка растаявшего снега затекает за шиворот, царапая ледяной коркой щеки. "Цыпу нужно хорошенько искупать, подмочи для нас глаженные штанишки, слизняк!" Пинки ногами облаченными в тяжелые зимние боты заставляют корчиться в грязи, с отчаяньем вжиматься в ледяную жижу и ненавидеть себя...

Только в прихожей, в стенах собственного дома, шагая по идеально вымытым полам, на которых остаются грязные разводы от испорченной обуви и одежды, школьник приходит в себя. Но тут же застыват в ужасе, наблюдая истерзанного, загаженного незнакомца в отражении большого зеркала..

Жалость к себе накатывает тяжелой волной и он сжимает зубы, еле сдерживаясь, что бы не разразиться воем. Кажется, больше не стать прежним, и эти кровоподтеки, грязь и царапины на лице останутся навсегда.

За спиной скользит тень и в отражении зеркала появляется долговязая фигура брата. Взор Влада загорается ликованием, губы раздвигаются в предательско-шутовской улыбке.

— Оу!! Посмотри на себя, ты крут! Таким, ты мне нравишься больше. Этот забавный мир снаружи сделает из тебя человека.. доверься ему...

Сомнения вносят сумятицу в мысли Максима. Как этому человеку может нравиться то, что он видит, как он может с этим мириться? А брат прерывает изучающий, полный иронии и ехидства взгляд, обходит, опускается перед ним на корточки, придирчиво рассматривает грязное, покрытое ссадинами лицо, приподнимает руку и двумя пальцами стучит в то самое место, которое разрывают удушливые, незнакомые эмоции,— чуть выше солнечного сплетения.

—Вотздесь,самоеуязвимоеместо,ите —другие,будутбитьиплеватьименносюда..,—онвновьстукнулпальцами, иподросткупоказалось,чтофолангивошлиглубоковнутрь—всегда,поканеизбавишьсяотэтогобеспечно-наивногосгустка, которыйделаеттебяжалкимиубогим."

Быть убогим, доверять, принимать не его путь. Стать бдительным, осмотрительным, презирать испорченный мир и отделить самого себя от него, это ли не решение? Ничего не хотеть, не восхищаться..., с брезгливостью относиться к чужим и своим слабостям, чтобы никогда не угодить в ловушку и не выглядеть жалким.