И мы дружно осушили рюмки за город тысячелетней истории и за людей, идущих вперед, имеющих волю и упорство, каких мир еще не знал, и за дружбу народов.

В эту ночь мне снились утомительные сны. Ко мне приходили делегации из всех времен, и они путались у меня перед глазами, перемешивались, и люди в касках с перьями и в тюрбанах чего-то требовали от меня и размахивали бог знает чем перед самым моим носом.

На другой день к вечеру мы поехали всей компанией в пограничный колхоз, куда нас пригласили еще два дня назад. Зима в Термезе не похожа на русскую зиму. В такой декабрьский вечер у нас на севере сугробы; над белыми полями и заваленными снегом лесами проносится, завывая, вьюга, или метет поземка в поле, или валит большой тихий снег, и ватные хлопья мягко ложатся на черные колеи, на красные трубы домов, из которых встают синие столбы дыма и цепляются за черные ветви, относимые ветром к земле.

Здесь же белыми были только редкие ощипки-хлопья, торчащие из коробочек кусочки нежной белизны, которые особенно выделялись на пустом и темном хлопковом поле. Эти ощипки забыты не очень старательными сборщиками.

— Их школьники доберут, — сказал узбек Алим, старый садовод, вводя нас в аллеи фруктового сада, широко раскинутого по долине.

Было холодно, и вечерние сумерки напоминали наш октябрь. На дорожках лежали съежившиеся, твердые листья; черные ветви, однако, не казались мертвыми. Какой тихий и важный покой сошел на этот сад! Дорожки уходили так далеко, что конца не было видно стоящим в легком синем сумраке деревьям.

Алим запахнул свой теплый халат и поправил тюбетейку на голове. Его лицо было красноватого оттенка, загорелое, обветренное. Он носил среднего размера черную жесткую бороду. Худое сильное тело и длинные подвижные руки его хорошо подходили к этому большому строгому саду. Казалось, деревья следят за каждым его шагом, — так они привыкли к нему и так доверяют его все понимающим рукам.

Он сказал, широко обводя рукой окружающее пространство:

— Тут не было ничего. Степь, пустынная степь. Соль лежала. Мы пришли из Ферганы. В двадцать девятом году пришли. Это все наша работа — все, что вокруг. Пусто было, а теперь деревья стоят. Много, еще больше будет. Если б были еще руки, мы сделали бы всю долину цветущим садом. По всей Сурхан-Дарье такая земля. Приходи и работай. Но людей не хватает, рук не хватает. Что я могу? Я стар. Я люблю работать. А тут все растет: персик растет, абрикос, алыча, гранат, инжир; а деревья возьми: карагач хорошо идет, тополь, джида, эйлантус, такое заграничное дерево, тоже идет, и этот привозной — любит воду из земли тянуть — эвкалипт. Кто помнит тех, кто делал старые каналы? Никто не помнит, нет такой памяти у людей. Если б эти старые каналы восстановить — тут живи и умирать не надо. Я тебе говорю...

Я спросил:

— Кто их разрушал? Как можно разрушать каналы?

Старик укоризненно покачал головой и сказал тихо:

— Я человек из Ферганы. Мы пришли сюда двадцать лет назад колхоз строить. Всю посмотрели долину, кругом развалины, степь, жизни нет. Давно это было, говорят люди: здесь кошка бежала по крышам от гор до реки. Никто не помнит, кто все уничтожил. Тот, кто жизнь не любил, смерть любил. И все убил: и дома, и людей, и кошку, что бегала по крышам. Пришла степь. А тут растет все что хочешь. Но вода надо, труд надо, руки надо. А я стар, силы не те, товарищ! Но колхоз вот, сады вот, хлопок вот, арбуз есть, гранат, дыни есть. Все есть. Мы не одни пришли. Пришли сюда не одни узбеки: тут и русские, и киргизы, и туркмены. Разный народ, дело общее. Наш колхоз рядом с границей. Там, за рекой, не наше, там все уже афганское. Вы, кажется, оттуда приехали?

— Оттуда, — сказал я за всех.

— У них тихо живут, — как бы отвечая на свои мысли, медленно сказал Алим, — машины нет, людей нет, скота нет, силы нет, тоже степь пришла. И колхоза у них нет. — Помолчав, он продолжал: — У них каракуль хороший, чистый, много есть. Много народу на земле, очень много. Сюда бы дать еще. Я в молодости тоже из дому ушел — посмотреть, как где живут. Ташкент был, Хива, Бухара видел. А теперь Ташкент видел, не узнал. И Фергана стала совсем другой. И земли не узнать. Человек другим стал. Раньше майдан-зиндан — и все. А теперь учиться стал человек, умнее стал. Эх, нет рук, всю долину садом сделал бы! Хорошо летом: тень, вода журчит, птицы поют. Мы перепел очень любим, бидана зовем. Мой внук Ашур, внучка Зейнаб тоже птиц любят, деревья любят, помогают мне в саду, а сами вот такие маленькие. Смотрите, что покажу.

Он подвел нас к глубокой траншее в человеческий рост. В ней стояли невысокие растения с плотными листьями щитообразной формы.

— Это лимоны, — пояснил Алим, — это гости. Пока гости. Хозяевами будут, скажу вам. Тут может и чай расти. А голая земля была, как мы пришли. Нам сказали: партия поможет, правительство поможет, все помогут, начинайте. И мы начали. Как живем? Хорошо живем. Не стыдно людям показать. Гостиницу построили для гостей. Чайхану открыли. Попробуйте плова из нашего риса...

Старый садовник сказал правду. Мы обедали в легком домике, построенном в узбекском стиле, скорее в большом павильоне. Мы сидели на новых коврах в спокойных и чинных позах, ели вкусные кушанья и вели самую разнообразную беседу.

Молочный суп казался нам шербетом, — так искусно он был приготовлен колхозным поваром. Мы погружали наши пальцы в плов и жалели, что не можем каждый день есть подобное совершенство. Этот плов был царем кушаний, так же как лев считается царем зверей. С нами обедали и хозяева. Тут был и председатель колхоза, который испытывал удовольствие от того, что люди, только что прибывшие из-за рубежа, будут сравнивать его плов с теми пловами, что они ели на чужбине, и отдадут предпочтение его колхозному плову. Тут сидели бригадиры, степенно разговаривавшие с агрономом; был и наш словоохотливый садовод, который сейчас стал молчаливым и важным, был счетовод и другие работники.

Дыни недаром выбрали эти места своей родиной. Их сладостный, какой-то грешный запах покорял и располагал к приятному времяпрепровождению. Я понимаю, почему эти дыни возили ко двору багдадских халифов, завернув в свинцовую бумагу. Арбузы не могли соперничать с дынями, но они были такие спелые, сладкие и прохладные, что тоже нашли поклонников среди нашей компании.