52

Я ужинаю с мамой и малышней в Новом Клермонте, но вечером меня снова одолевает мигрень. Хуже, чем прежде. Я лежу в темной комнате. Стервятники клюют просочившийся из моего раздробленного черепа гной.

Я открываю глаза, надо мной стоит Гат. Я вижу его сквозь туман. Через занавески проникает свет, значит, сейчас день.

Гат никогда не приходит в Уиндемир. Но вот он здесь. Смотрит на заметки над моей кроватью. На клейкие бумажки. С новыми воспоминаниями и информацией, которую я записывала с момента приезда сюда, о смерти бабушкиных собак, о дедушке и гусе из слоновой кости, о Гате, подарившем мне книгу Мориарти, о ссоре тетушек из-за дома в Бостоне.

– Не читай мои заметки, – стону я. – Нет!

Он отступает.

– Они же на виду. Прости.

Я поворачиваюсь на бок, чтобы прижаться щекой к горячей подушке.

– Не знал, что ты собираешь истории. – Гат садится на кровать. Тянется и берет меня за руку.

– Я пытаюсь вспомнить, что произошло, но никто не хочет говорить со мной об этом. Включая тебя.

– Теперь я хочу поговорить.

– Серьезно?

Он смотрит в пол.

– Два лета тому назад у меня была девушка.

– Знаю. Все время знала.

– Но ведь я тебе не говорил!

– Нет, не говорил.

– Я так в тебя влюбился, Кади! Просто не мог противиться. Знаю, надо было все рассказать и сразу же расстаться с Ракель. Просто… она была там, дома, а мы с тобой видимся только на острове. Мой телефон здесь не работал, и она постоянно отправляла мне посылки. И письма. Все лето.

Я смотрю на него.

– Я был трусом, – говорит Гат.