– Джонни и Гат в Рэд Гейте или они спали в Каддлдауне? – спрашиваю я.

– В Каддлдауне. Боже, они оба такие лентяи. Я будто с гоблинами живу.

– Так заставь их вернуться в Рэд Гейт.

– Ни за что, – смеется девушка. – И ты… больше никакого Уиндемира, ладно? Переедешь к нам?

Я качаю головой:

– Мама не разрешает. Я спрашивала ее сегодня утром.

– Да ладно, она должна отпустить тебя!

– Она страшно печется обо мне с тех пор, как я заболела.

– Но это было почти два года назад.

– Да. Она наблюдает, как я сплю. И читает лекции о том, что я должна больше общаться с дедушкой и малышней. Должна соединиться с семьей. Натянуть улыбку.

– Это такой бред. – Миррен показывает мне горсть фиолетовых камушков, которые насобирала. – Держи.

– Не нужно, спасибо. – Не хочу брать ничего, что мне не нужно.

– Пожалуйста, возьми их, – просит она. – Я помню, ты всегда искала фиолетовые камушки, когда мы были маленькими. – Она протягивает ко мне руку. – Я хочу возместить за принцессу Ириску. – В ее глазах блестят слезы. – И за письма, – добавила девушка. – Я хочу подарить тебе что-нибудь, Кади.

– Ладно, раз уж так, – говорю я. Подставляю руки, чтобы Миррен пересыпала камушки. Затем прячу их в карман своей кенгурушки.

– Я люблю тебя! – кричит она. После чего поворачивается к морю. – Я люблю свою сестру Каденс Синклер Истман!

– А ты не перегибаешь? – Это Джонни спускается по ступенькам, босой, на нем старая фланелевая пижама в тиковую полоску. На нем также широкие темные очки и солнцезащитный крем на кончике носа.

Лицо Миррен вытянулось, но лишь на мгновение.

– Я только выражаю свои чувства, Джонни. В этом суть живого, нормального человека. Слышал об этом?

– Ладно, живой-нормальный человек, – говорит он, слегка пихая ее в плечо. – Но не обязательно делать это так громко и на заре. У нас еще все лето впереди.

Она выпячивает нижнюю губу.