«Я неправильно оценил его», – думаю я. Он не бесчувственен. Он просто наглухо замкнут, закован в эмоциональный бронежилет. Боится проявить хоть толику чувств, поскольку если он хотя бы приоткроет эту дверь, то, вероятно, не сможет контролировать то, что вырвется наружу.

И я понимаю это, потому что был на его месте. Я так жил некоторое время, до того как перешел к более мрачным чувствам, о которых не люблю вспоминать.

– Вы пробовали обращаться к врачам? Пройти терапию? – спрашиваю. Я знаю, что многие мужчины против этого – особенно если винят в случившемся себя. Мне понадобилось много времени, чтобы двинуться в нужном направлении. – Потому что, если вам кто-то нужен, у меня есть контакты хороших специалистов…

Тайлер уже мотает головой.

– Нет-нет, все нормально. Я просто… я подумал, что вы, возможно, поймете. Что мы сможем немного поговорить. Но если вы заняты, я пойму.

Я занят. Но не настолько. Я, по крайней мере, могу уделить ему несколько минут. В свое время скорбь исказила мой внутренний мир, сделав его темным и неправильным, и мне понадобились годы, чтобы уйти от этого. Долгий, трудный подъем к относительной стабильности. В моей голове проносятся инструкции, которые стюардессы в самолете дают пассажирам: «Сначала наденьте кислородную маску на себя, потом на других». Я пока не уверен, что полностью надел свою кислородную маску. Или что в нее поступает кислород.

Но в то же время я вижу скорбь этого парня, даже если не могу почувствовать его боль. Может быть, потому, что он сам не смеет чувствовать ее.

Поэтому я говорю:

– Давайте выпьем кофе и поговорим об этом, хорошо?

Тайлер испускает долгий прерывистый вздох и кивает.

– Спасибо, мистер Кейд.

– Сэм, – поправляю я его. – Зовите меня Сэмом. Как звали вашу сестру?

– Клара, – отвечает он. – Я не… на самом деле, я хочу поговорить не столько о ней, сколько… Просто о том, как вы справляетесь с этим. Особенно когда не можете выкинуть все это из головы. Вы ведь не можете, верно?

– Иногда – да, – говорю я. – Иногда я могу не думать об этом часами. Иногда могу подумать пару раз за весь день. Но вы правы. Оно никуда не уходит.

Мы входим в маленький уголок отдыха, устроенный специально для персонала, берем по чашке кофе и садимся. Тайлер, похоже, все еще чувствует себя неловко. Он наконец-то снимает свои солнечные очки и без них выглядит совсем молодым. Уязвимым. Глаза у него усталые – как будто они видели слишком многое.

– Я злюсь, – признается он. – На то, что с ней случилось. Это нормально?

Господи, до чего же это нормально!

Я делаю глубокий вдох и начинаю объяснять ему, почему это плохо.

Не уверен в том, что объясняю хорошо. Парень слушает меня. Реагирует он слабо, но я теперь вижу значение этих реакций: того, как он чуть заметно вздрагивает или опускает взгляд. Не открывается, хотя я почти ощущаю, как бы ему этого хотелось. Но он сохраняет свою маску.

Когда мы слишком близко подходим к моим собственным ранам, я направляю разговор в другую сторону. И когда мои часы жужжат, напоминая мне о срочных делах, я с удивлением обнаруживаю, что прошел целый час. Кофейная чашка, стоящая передо мной, по-прежнему полна, хотя кофе уже остыл; Тайлер выпил свой кофе полностью. Я выливаю свой напиток в раковину и говорю ему, что теперь мне действительно надо идти.