– Будешь, – говорю я ему. – Я в порядке. И ребенок тоже. Через пару дней иду на прием к врачу. Я перешлю снимок УЗИ на твой телефон, чтобы ты мог увидеть, когда тебе снова позволят включить его. – Сейчас его телефон почти постоянно выключен – по соображениям безопасности, конечно.

– Кец… – Тон его становится мрачным. – Что-то по голосу не похоже, чтобы ты радовалась. Ты рада?

– Очень, – заверяю я, вкладывая в это слово искренние эмоции. – Я очень хотела этого. Просто… меня вызвали на очень тяжелое происшествие. Трудно от души радоваться, когда случается такое.

– Милая, мне очень жаль… Делай то, что должна делать, Кец. Я люблю тебя. Всегда.

– Я тоже тебя люблю. – На несколько секунд я затягиваю это молчание, теплое и нежное, потом вижу, как эвакуатор наконец делает финальное усилие, и передние колеса легковушки тоже оказываются на скользком берегу пруда. – Береги себя, Хави. Ради меня и ради ребенка.

– Ты тоже береги себя. Отдохни, когда сможешь… – Связь прерывается посреди последнего слова. Я привыкла к этому; там, куда его отправляют, иногда и вовсе нет связи. Мне повезло, что он вообще сумел позвонить.

Теперь, когда его голоса нет со мною, предрассветный холод кажется еще злее. Я медленно выдыхаю, стараясь избежать появления белого облачка пара, и смотрю, как шины легковушки обретают сцепление с берегом. Она наконец-то полностью вытащена из воды. Водитель эвакуатора оказался профессионалом – в такой глуши и в такой час трудно было ожидать чего-то подобного: сумел полностью вытянуть машину на дорогу, и теперь отцепляет буксировочную цепь и отгоняет свой эвакуатор подальше.

– Мне подождать? – спрашивает он. Не у меня, конечно же, – у помощника шерифа.

– Будьте так добры, – отвечаю я. – Если вы не против.

Водитель пожимает плечами.

– У меня повременная оплата.

Вода струится из открытых окон, стекает по дверцам. Все четыре дверцы закрыты. Я заставляю себя не смотреть в сторону заднего сиденья, пока Уинстон заново расставляет фонари, чтобы осветить новую улику. Я сосредотачиваюсь на внешнем осмотре. Машина не новая, но за ней явно хорошо ухаживали. Никаких повреждений не видно. Она светло-бежевая – цвет, который нечасто увидишь в наши дни, – но, возможно, я ошибаюсь, и оттенок ближе к бледно-золотистому. Трудно точно определить в резком свете фонарей – но для фотосъемки такой свет подходит лучше всего.

Помощник шерифа и коронер смотрят на меня. Я подхожу и помогаю Уинстону развернуть чистый синий брезент, который мы размещаем со стороны водителя, чтобы все, что выпадет из машины, попало на этот брезент. Уинстон дает мне бахилы из нетканки, которые я натягиваю поверх ботинок. Потом надеваю перчатки и делаю шаг к ведру с водой, которое когда-то было автомобилем.

Наклонившись к открытому окну, я смотрю внутрь. Внутри все еще бултыхается минимум два фута мутной воды.

– Помогите мне с сеткой, – говорит коронер, и я придерживаю одну сторону тонкой сети. Он раскатывает ее под машиной, проходит на другую сторону и берется за сеть с другого конца. Затем затянутой в перчатку рукой осторожно открывает пассажирскую дверцу, а я – водительскую. Илистая вода бьет наружу, точно из пожарного шланга, но этот поток быстро иссякает до едва журчащей струйки. Уинстон аккуратно вытягивает сеть на свою сторону, чтобы собрать возможные улики, которые могли в нее попасть, потом относит сеть в сторону, дабы выудить из нее все, что может размокнуть окончательно, если не просушить: в частности, бумагу. Я передвигаю фонари так, чтобы они освещали салон машины. По-прежнему не смотрю в сторону заднего сиденья, хотя меня тянет туда, словно магнитом. Краем глаза вижу смутные бледные пятна, но знаю, что если посмотрю на них прямо, то уже не смогу отвести взгляд.

Сосредотачиваюсь на передней части салона.

Сиденье придвинуто вперед, и это означает, что за рулем был человек небольшого роста. На полу со стороны пассажирского сиденья, наполовину утонув в иле, валяется коричневая женская сумочка – бесформенное вместилище в стиле «хобо», выглядящее плотно набитым изнутри. Я делаю пометку, фотографирую сумку на месте обнаружения, потом кладу ее на сиденье. Ситуация выглядит плохо. Ни один водитель, ни одна мать не бросит сумку вот так. Мои инстинкты сразу же заявляют о том, что это было похищение.

Осторожно открываю сумку; хотя ее содержимое пропиталось водой, однако не размокло совсем, и это дает веские основания предположить, что в воде она пробыла не так уж долго. Я извлекаю бумажник и открываю его.

– Шерил Лэнсдаун, – читаю вслух, хотя не знаю, какое это имеет значение для тех, кто может меня услышать. Положив раскрытый бумажник на сиденье, я фотографирую водительское удостоверение. Шерил двадцать семь лет, она худощава, изящна и довольно симпатична. Светлые волосы уложены в мягкие локоны, ниспадающие до плеч. Кожа тоже светлая, хотя и тронута загаром. Не самая худшая фотография на права из тех, которые мне доводилось видеть. Я открываю свой блокнот и записываю имя и адрес. Это будет мой следующий пункт назначения. Я заранее готовлюсь к встрече с родственниками.

Больше переднее сиденье не может дать мне никаких улик. Обивка выглядит чистой, и если на ней и была кровь, то вода в пруду смыла ее. Следственная бригада проверит наличие следов. Я открываю «бардачок», достаю из него отсыревшие бумаги и передаю Уинстону, чтобы он смог высушить и спасти их. Судя по всему, все стандартно: страховка, регистрация, инструкция по эксплуатации и обслуживанию.