Каждый встречный считает своим долгом сказать нам что-нибудь. Одни – приветливо и весело: «А глухари-то уже заиграли! Шагайте, шагайте, охотнички!» Другие – насмешливо или с ехидцей: «Ну, конец тетерям! Всё равно ничего не поймают!»
Иной раз среди замечаний о больших рюкзаках и плохой дороге, о «метких» стрелках и «бедном» зайце вдруг скользнёт вопросительно-требовательное: «Не за волками ли, милые?»
Весной в Покрове
Весну нынче ждали долго. Вот вроде уже близко она – снега сошли, а потом снова заморозило. Теперь разлива не жди. Вдруг, когда уже объявили сроки охоты, повсюду снега навалило в колено, но, слава Богу, перенесли сроки на неделю позже. И правильно, ведь мы теперь попадаем в самый разлив! А от друзей охотников из Покрова́ радостные известия – жаворонки прилетели, чибисы, на Клязьме появились кряковые и гоголи. Грядёт охота! Весенняя охота! И вот последние известия от друзей – Клязьма вылилась на луга и поднимается.
Самый конец апреля. До Первомая – пять дней. Теплынь! Наш «жигулёнок», по самую крышу забитый рюкзаками, сапогами, ружьями и нами с собакой, мчится по Владимирке, Горьковскому шоссе. Чем дальше от Москвы, тем радостней на душе. Ведь уже этим вечером мы будем на тяге.
…Вечернее, сумеречное время, когда уходит день, когда дрозды на вершинках елей и берёз один за другим «как нехотя своё доканчивают пенье», когда в кустах у самой земли зарянка вдруг разольётся звонкой трелью. Замерев на краю поляны, ты ждёшь, когда на угасающем закатном небе появится силуэт летящего, словно гигантская бабочка, вальдшнепа, таинственного лесного кулика.
Всё реже высвисты дроздов. Около уха зундит первый комар. Вот ухнул справа выстрел! Один! Значит, есть первый трофей. Потом ещё – слева, дуплетом! Ну, это, как говорится пятьдесят на пятьдесят. То ли есть добыча, то ли нет.
Вот и я слышу какой-то влажный, басовитый, даже вкрадчивый звук: «Уаак! Уаак! Уаак-уааррак!» Это он!
Вальдшнеп летит, словно плывёт на распушённых крыльях вдоль опушки, над самыми вершинками деревьев. Ружьё у плеча! Выстрел! Вот и первая добыча в эту весну!
Лес стихает. Переговариваются охотники, собираясь к дому. Совсем стемнело. На угасающем небе сверкает Венера и первые звёзды. В голых ещё берёзовых ветвях повис тонюсенький серпик только что родившейся Луны.
Помогая себе лучом фонарика, мы бредём к железнодорожной насыпи по просеке, залитой талой водой. Перед самой насыпью, подняв до отказа высокие бродневые сапоги, перебредаем речку. Теперь, в темноте она кажется куда как глубже, чем когда мы её переходили посветлу. Со свистком, словно приветствуя припозднившихся охотников, проходит электричка из Петушков и на короткое время своими яркими окнами освещает нашу тропинку. В ночной тишине слышится весенний хор лягушек, а из высокого звёздного неба – томящее душу охотника кагаканье гусиной стаи, идущей на север.
Дом. Ужин. Недолгое застолье. Короткий сон. В три ночи – подъём. Наш хозяин уже рассадил подсадных уток по корзинкам и поторапливает нас.
Поёживаясь от предутреннего холода и недосыпа, упираясь в темноте в спины друг друга, мы топаем узким деревенским проулком к берегу разлива. Аккуратно рассаживаемся в лодчонке. Не дай Бог перевернуться! В корзинках копошатся и покрякивают наши уточки-помощницы.
Чёрная вода под чёрным звёздным небом. Редкие огни недалёкого посёлка посверкивают на волне, поднятой веслом. Тишина! Ни грохота поезда, ни урчания автомобильного мотора! Только скрип уключин, да редкий всплеск весла.
Но что-то вдруг меняется в окружающем нас мире. Проступают очертания кустов, наполовину залитых полой водой, копной сена проявился шалаш. Словно приветствуя нас, пискнула какая-то пичуга! Светает!
Миша высаживает подсадную, а я лезу в шалаш под его напутственные слова: «Ну, с Богом! Ни пуха, ни пера!» В ответ шепчу про себя известную присловку, усаживаюсь на стульчике и пытаюсь рассмотреть что-нибудь в бойницу.
Утка плещется, покрякивает и вдруг начинает квачку: «Ваак! Ваак! Вак!» Нет, неправильно говорить, что утка крякает. Ничего подобного, именно так – вак! вак! вак! Громко и голосисто.
«Ну, давай, родная, наманивай селезня», – молю её и вдруг слышу такое желанное для каждого охотника его жваканье, шварканье. И тут же моя уточка заходится в осадку: «Таа! Таа! Та!» Селезень делает круг над шалашом – осторожный! Видать, уже знает, что такое охотники и их подсадные. С плёса, раскинувшегося передо мной, откликается ещё один. Утка орёт. Первый не выдерживает и прямо с разгона садится перед шалашом шагах в пятнадцати. Подвожу стволы ружья, заблаговременно просунутые в бойницу, под силуэт селезня и жму на спуск.
По воде словно хлестнуло кнутом, гром выстрела эхом возвращается от дальнего леса. Селезень лежит неподвижно на воде. А утка чистит пёрышки, плещется, что-то ищет в кочке, на которой сидит, и снова начинает свою квачку, будто ничего и не произошло.
Люблю охоту с подсадной. Из шалаша можно увидеть так много. Тут тебе и чирки подсядут парочкой или маленькой стайкой и селезенчики разноцветные начнут красоваться перед уточками, закидывая головки на спинки и гоняясь друг за другом. Стая свиязей опустится на плёсо, словно комки белой весенней пены выплывут неожиданно из-за кустов и заскользят вдоль берега по зеркальной воде селезни-чернети, а в зените прозвенит крыльями стайка гоголей. И ты сидишь, укрытый от посторонних глаз стенками шалаша, изредка наливаешь себе чайку горячего из термоса и смотришь на гигантский красный шар, выползающий над горизонтом.