— Ты знаешь почти все, — морщится мама. — Все так, Борис Евгеньевич вышел на нас в больнице. Все началось с Кати.
— Чем она болела?
— У нее была лейкемия. Она могла не дождаться операции по пересадке костного мозга, ведь у нас не было денег, чтобы врачи поторопились. Сама понимаешь, очереди и подходящего донора можно ждать месяцами. Борис Евгеньевич пообещал много денег, плюс ускорить процесс, найти донора. Оплатить все расходы. И мы согласились. Жизнь за жизнь. Мы бы на все пошли ради детей. У тебя есть дочь, и ты должна меня понять. Разве ты бы не сделала все ради нее?
Сделала бы, безусловно. Сердце щемит от затаенной обиды и боли, но я понимаю их мотивы. Кто его знает, как поступила бы я в такой ситуации? Воспитывать дочь столько лет и день за днем смотреть, как она угасает. Ужас. Такого и врагу не пожелаешь.
— За это, — продолжает мама, — нам нужно было взять тебя к нам четвертым ребенком, Борис Евгеньевич хотел сделать тебе документы.
— Но… — слова застревают в горле, — Катя ведь все равно умерла.
— Да, — по щеке матери катится слеза. — В этом не было вины Бориса Евгеньевича. Катино сердце не выдержало лечения, она не дождалась донора.
— И тогда просто обошлись без ложных документов, а я заняла ее место, — охаю я.
Но почему они не отказались, раз их дочь все равно не выжила? Спешу задать этот вопрос вслух:
— Одного не понимаю, если Катя умерла, почему вы не отказались?
— Потому что он помог не только ей. Он помог и Маше.
— Как это помог? Разве она болела? — вскидываю брови я.
— Твои воспоминания о пожаре хоть и ложь, потому что ты там не жила, но пожар у нас и правда был. Случился почти сразу после того, как слегла Катя, а с нами связался Борис Евгеньевич. Знаешь, говорят, молния в одно и то же место не бьет, а нас вот ударила.
— В смысле?
— Одна дочь при смерти, и вторая за малым не погибла. Пока мы были в больнице, а Иван на работе, Маша осталась дома одна, и начался пожар. У нее очень сильно обгорело лицо и живот. Мы метались из одной больницу в другую, разрывались между ней и Катей. А когда с лица Маши наконец сняли повязку, я там так и обмерла, — плачет мама. — Лицо моей девочки, моей красивой славной девочки исчезло.
Ноги перестают держать, и я опускаюсь в стоящее рядом с диваном кресло.
Это они что, согласились на лживую жизнь, чтобы подправить лицо Маши?
— Не надо нас осуждать, — замечает мой взгляд мама. — Ты сама знаешь, как несправедлива жизнь. Что с ней стало бы, не попроси мы Бориса Евгеньевича об операциях для нее? Ни работы бы у нее не было, ни мужа, ни деток. Какая ж это жизнь? Тем более мы уже согласились ради Кати. Сказали, что эти деньги Борис Евгеньевич может вычесть из той суммы, что планировал нам платить каждые два года.
Так вот почему они жили так небогато! Теперь все понятно. Они бы тоже начали получать деньги, как и Игорь, просто позже.
— Все получилось, и Маша стала даже красивее, чем прежде. Осталось так, несколько шрамов, и те скрыты волосами. Вот только Катя вскоре умерла, а отказаться мы уже не могли. Где нам было взять столько денег, чтобы вернуть их Борису Евгеньевичу? Квартиру и ту купил он. Нам даже жить было негде. К тому же он четко дал понять: либо мы возвращаем деньги, либо нам всем не поздоровится.