Понимал ли я, что даю ей оружие в этот момент? В глубине души я всегда это знал. Но обладать той, кто отняла покой и сердце, без остатка — значило отдать ей себя вместе со своими чувствами, и никак иначе.

Теперь уже яркое солнце созерцало, как мы любили друг друга под быстро тающей тенью пальм, а затем в прохладной воде пустынного озера. Казалось, мы никогда не насытимся друг другом.

— Пора возвращаться? — как довольная сытая кошка, потянулась Газаль, глядя на меня уже без прежней ненависти и жажды войны. — Скоро солнце станет невыносимым…

— Ты бы хотела остаться здесь?

— Не знаю. — Она с неохотой натянула платье на свое восхитительно гибкое тело. — Здесь я перестаю тебя ненавидеть и желать твоей смерти, Кемаль. Но в поселении все станет, как прежде.

— Не станет. Я об этом позабочусь, даже если мне придется увезти тебя в свой дворец за грядой гор.

— Но оттуда мне будет легче сбежать, разве нет?

— Иногда я вообще не понимаю, чего ты добиваешься, роза Аль Махаби.

— Боюсь, ты об этом никогда не узнаешь, шейх песков.

Мы выпили кофе и отправились в путь назад. Я уже точно знал, что теперь буду бороться за ее любовь ценой собственной жизни.

Ночью в горах прошла гроза. Просто удивительно, что мы не слышали ее отголосков, поглощенные друг другом в оазисе Влюбленных. Газаль вдыхала полной грудью свежий воздух, который уже к полудню вытеснит жар пустыни.

Для мегаполиса дождь и свежесть — поистине благодать. Но здесь, в самом сердце пустыни, в грозах и ливнях усматривают зловещий смысл. Древние поверья говорят, что гнев Аллаха сотрясает небеса перед тем, как на бедуинов обрушатся беды.

Я никогда в это не верил. Сбегающие с гор ручьи наполняют озера оазисов, иногда посреди барханов расцветают цветы. Недолго — палящий зной выжигает их за считанные дни. Дождь приносит избавление от засухи, но вместе с тем говорит о гневе бога. Противоречия объединенных племен мне было трудно понять, хоть все мое детство и прошло среди них.

Тегельсмут прятал улыбку Газаль, и меня разрывало от желания открыть ее лицо, впиться в припухшие после ночи губы, и не возвращаться туда, где на нее обращены сотни взглядов. Я ведь привез свою добычу именно в поселение, полагая, что авторитарные нравы бедуинов и суровые традиции сломят ее боевой дух.

Но в свете последних событий я начал жалеть о своем решении. Сломить вольный нрав этой женщины было невозможно. И мои одержимые чувства зародились к ней именно такой: гордой и несгибаемой.

Наши взгляды встретились. Газаль была из тех потрясающих женщин, что умеют улыбаться глазами. Восторг, кураж и невысказанный протест плескались в темных озерах, зажигая кровь снова и снова.

Я был одержим ею столь сильно, что даже пропустил тот момент, когда страсть начала стремительно превращаться в нечто другое. Чувства, которым я сопротивлялся с ранних лет.

Часть меня желала подчинять, контролировать, держать рядом, подчинив всю ее жизнь своим желаниям. А другая — добиться любви без насилия и принуждения. Чтобы смотрела на меня так, как сейчас, скрывая улыбку, отразившуюся в глазах. Чтобы не осыпала проклятиями, а в молчании не чувствовалось ненависти и осуждения. Я хотел бы получить ее отдачу без применения силы. Но такой расклад не могла просчитать ни одна из ее теорем.

Саид нагнал нас в километре от поселения. Гроза спугнула горных сайгаков, и воин песков не мог отказать себе в охоте. Тело молодого животного было перекинуто через круп коня.

Газаль содрогнулась и отвела взгляд. Ей трудно было привыкнуть к такому. Саид лишь слегка свел бровь, забавляясь реакцией моей пленницы. Но от его взгляда не укрылся блеск ее глаз и расслабленная поза.