– Людмила Алексеевна. – Светлана отвела взгляд в сторону и торопливо проговорила: – Как дела у Славы? Я слышала, он поступил…
– Поступил. Сейчас проходит курс молодого бойца. Через неделю возвращается в институт. Будет жить в казарме. До принятия присяги, правда, никаких увольнений. В письмах пишет, что всем доволен, все ему нравится… – Людмила вздохнула. – Что еще сказать? Форма ему идет. Выглядит в ней совершенно другим человеком. Да он, Света, и стал совсем другим человеком. Более взрослым и серьезным…
– Я знаю. – Светлана опустила голову и шмыгнула носом. – Я, пожалуй, пойду, Людмила Алексеевна! А то поздно уже, нам еще до города добираться нужно! – Наклонившись, она подняла с пола блок сигарет, затолкала его в сумку и вновь посмотрела на Людмилу удивительно зелеными глазами, полными слез и такой дикой тоски, что у Людмилы невольно сжалось сердце, а в горле неприятно запершило. – Передайте Славе, чтобы зла на меня не держал, может, это и хорошо, что мы с ним расстались… – Она нервно сглотнула и быстро, словно боялась, что не решится произнести всю фразу целиком, проговорила: – Пусть вспоминает меня… и знает, что никого я так не любила и не полюблю, как его… – Она склонила голову и, не попрощавшись, быстро пошла к выходу. Людмила проследила взглядом, как захлопнулась за ней дверь, и повернулась к Елизавете.
Та уже переместилась на свое законное место и с жадным любопытством наблюдала за Людмилой.
– Светку ведь и не узнать сразу, правда, Людмила Алексеевна? Такая красавица стала и разодета, как картинка! – Елизавета перевесилась мощным бюстом через прилавок и доверительно прошептала: – А вы знаете, за кого она выскочила? Говорят, он ее без малого лет на тридцать старше. Всех бандюг в городе на поводке держит, да и сам не один срок отмотал по лагерям… – И тут же быстро и деловито, видно желая вывести Людмилу из шокового состояния, спросила: – Что брать будем?
Людмила шла по главной улице села, той самой, по которой ходила изо дня в день почти тридцать лет, всю свою жизнь, и ей казалось, что она никогда не уезжала из Вознесенского, а четыре месяца работы в Красноярске – всего лишь длительная командировка, которая, к счастью, закончилась, и она опять дома. И снова дышит этим не сравнимым ни с чем запахом мокрой земли, увядшей травы, дымка из печных труб… И дождь не так уж страшен, и налипшая на туфли грязь, потому что совсем недалеко ее дом, в котором она может и согреться, и отмыться, и перевести наконец дух после красноярских суматошных дней и полных отчаяния ночей.
У Лайзы не ладилось с открытием филиала центра в Красноярске, она сердилась, брюзжала на сотрудников, покрикивала на Вадима, потом вдруг вновь превращалась в милую и смешливую Лайзу, пила кофе по кабинетам, пыталась рассказывать анекдоты… Ей кто-то сказал, что русские не мыслят своего существования без водки и парочки-другой анекдотов, поэтому зачастую выбрасывала их залпом во время беседы с тем или иным нужным ей чиновником, нисколько не заботясь об их возрасте, идеологической направленности и цензурной допустимости…
Да, она не слишком считалась с ситуацией, не подстраивалась под нее, как и под вкусы чиновников, с которыми имела дело, а неуклонно, с настойчивостью, достойной уважения, шла к намеченной цели. И Людмила понимала: в этом она уступает Лайзе почти по всем позициям, потому что не хватило ей ни выдержки, ни смелости. Сошла с трассы, когда до финиша оставались считаные метры, смалодушничала, запаниковала…
Людмила переложила чемодан из одной руки в другую и обнаружила, что остановилась напротив здания районной администрации, того самого здания, в котором она впервые встретилась с Денисом. Оглядевшись по сторонам, поняла, что заставило ее удивиться: она находилась сейчас как раз на том самом месте, которое с незапамятных времен занимала огромная зловонная лужа. Теперь оно была засыпано щебенкой и заасфальтировано. Людмила хмыкнула. Оказывается, и в Вознесенском кое-что изменилось во время ее отсутствия. И, несомненно, в лучшую сторону.
Некоторое время она потратила на раздумье, какой из двух вариантов выбрать: свернуть в переулок напротив и сократить путь до дома почти наполовину или пройти еще двести метров до здания РОВД, а потом еще чуть-чуть, чтобы миновать ту самую улицу, по которой они шли с Барсуковым новогодней ночью, последней счастливой ночью в ее жизни… И выбрала второй – экскурсию по местам, где она совсем было поверила, что взаимная любовь все-таки существует на свете…
Как давно это было, хотя и года не прошло с той сумасшедшей и до отчаяния горькой их первой и последней ночи любви… С тех пор ее жизнь неузнаваемо изменилась. И нужно честно признаться самой себе, что новость о предстоящей женитьбе Дениса окончательно выбила ее из колеи. Она потеряла интерес ко всему, потеряла кураж. Все ее мысли занимал только Барсуков, и только о нем она могла думать днем и ночью и впервые в жизни позволила себе забросить служебные дела и мчаться сломя в голову в Вознесенское, где ее почти никто не ждал и почти никому она не была нужна… Впервые рассудок изменил ей, впервые любовь подчинила ее себе. И в сравнении с этим чувством все остальное казалось ей мелким и незначительным. Но именно эта любовь, от которой ей нет никакого спасения, оказалась для нее фатально невозможной, потому что была безответной с самого начала.
Людмила тяжело вздохнула и перешла на другую сторону улицы, чтобы не проходить мимо райотдела. Но все-таки замедлила на мгновение шаг, а сердце неприятно екнуло в груди и сбилось с ритма. Машина Дениса стояла у крыльца, а в окнах его кабинета вовсю горел свет. Значит, его нет сейчас дома. И, возможно, это и к лучшему, потому что как не хотела этого, но должна была признать, что испытывает почти животный страх перед встречей с Денисом.
Она отступила глубже в тень, потому что в здании напротив открылась дверь и на крыльце появился человек в форме. Сквозь дождь она, как ни старалась, не могла разглядеть, кто это, но что не Денис, поняла сразу. Милиционер был гораздо ниже ростом и толще. Она опять вздохнула. Барсуков даже в преддверии свадьбы остается верен самому себе: работает допоздна, без всяких скидок и поблажек…
Людмила вновь побрела по улице, не замечая, что слезы смешиваются с дождем, да и красивый плащ, который она недавно приобрела в Москве, промок насквозь и больше не согревает ее. Она дрожала, как в лихорадке, и не замечала этого, как не замечала, что чемодан оттянул ей руку, а сумка – плечо…
«Да, – продолжала она рассуждать про себя, – ему нужна надежная и верная жена – мягкая, непритязательная, услужливая. И Надька подходит по всем статьям. Хотя бы потому, что никогда не будет перечить ему, станет стирать и гладить его брюки и рубашки, воспитывать его детей и молчать в тряпочку… А он ни во что не будет ставить ее, не станет считаться с ее мнением и при случае налево сходит… С его талантами и известными наклонностями это вполне в порядке вещей…»
До своего дома она добиралась уже в кромешной темноте. Дождь лил не переставая, в туфлях хлюпало и чавкало. Они то и дело сползали с ног, и более всего Людмила боялась их потерять, в душе ругая себя на чем свет стоит за то, что не послушалась Лайзы и не надела осенние сапожки. Решила пофорсить и была за это справедливо наказана, провалившись несколько раз в лужи по самую щиколотку. И старалась не думать, во что превратился совсем еще новый плащ – ее длиннополая гордость и полумесячная зарплата. Она впервые позволила себе столь дорогую и модную вещь, в которой чувствовала себя не очень уютно, особенно когда стала замечать реакцию мужчин, проходящих и проезжающих мимо. Впервые она поняла, что значит красивая одежда для женщины. И впервые ощутила себя по-настоящему красивой женщиной…
Последний перед домом переулок превратился в настоящее болото, и Людмила миновала его, уже не заботясь о собственных ощущениях и даже не боясь поскользнуться. Ее трясло то ли от холода, то ли от каких-то не очень веселых предчувствий. И стоило ей оказаться перед родной калиткой, как она опять забыла и о дожде, и о том, что надо еще затопить печь и долго ждать, пока она согреет выстывшие комнаты… Она безотрывно смотрела на темные соседские окна. Похоже, там уже спали… Хотя нет, сквозь зачастивший с еще большей силой дождь она усмотрела слабый огонек, пробивавшийся через темноту. Вполне вероятно, Максим Андреевич дожидается сына, пьет чай на кухне, читает… А если это Надька? Возможно, она уже переехала к своему будущему мужу, чтобы не упустить журавля, нечаянно залетевшего в ее сети…
Людмила сердито чертыхнулась и убрала с лица мокрые волосы. Конечно, она прекрасно все понимает. Барсуков великолепно ориентируется в человеческих слабостях, весьма искусно манипулирует людьми, которые, хотят они того или нет, сразу попадают под его влияние, а он так умело этим пользуется. И она тоже хороша, слишком легко отдала себя во власть человека, чьи намерения и поступки просчитывала с самого первого момента их знакомства, но в какое-то мгновение все же потеряла осторожность и не заметила, как тоже оказалась под его влиянием… Он добился от нее всего, чего хотел, причем таким образом, что она на какое-то время потеряла и волю, и чувство реальности, и даже представление о том, что на самом деле нравственно, а что безнравственно. Она отпустила свои чувства на свободу, что едва не привело ее если не к полному краху, то определенно к частичной потере рассудка…
Людмила опять чертыхнулась, потому что замок на сумке заело и она никак не могла достать ключ, чтобы открыть калитку в воротах и проникнуть в собственный дом. Стоя по колено в мокрой траве, заполонившей все подступы к воротам, она с досадой дергала за язычок «молнии», потом сняла сумку с плеча. И в этот момент она раскрылась. И все содержимое: ключи, документы, косметика, кошелек с деньгами и еще какая-то мелочь, которая иногда без толку месяцами болтается по женским сумочкам, – вывалилось ей под ноги. Мгновение Людмила тупо смотрела в темноту, потом наклонилась и принялась шарить руками в траве. Почти сразу нашлись кошелек, косметичка и паспорт, но связка ключей как сквозь землю провалилась. По идее, она не могла далеко отлететь в сторону, была слишком для этого тяжелой, но Людмила обыскала дюжину раз все вокруг себя, ощупала и прочесала пальцами каждую травинку, каждый мало-мальский кустик, но ключи словно испарились, растаяли, канули в вечность в этой грязной мешанине из пожухлой травы, мелкой щебенки и опилок, которыми когда-то была усыпана дорожка, ведущая к дому.
Наконец она не выдержала. Не возиться же в этой грязи до утра в напрасных поисках. К тому же она боялась, что вот-вот подъедет со службы Денис и застанет ее в столь неприглядном виде… Выпрямившись, она огляделась по сторонам и подхватила с травы чемодан и сумку. Теперь ей предстояло незаметно миновать чужой двор, перелезть через забор, разделяющий их усадьбы, и попытаться выставить окно на веранде, чтобы открыть замок изнутри. Внутреннюю же дверь, запиравшуюся на висячий замок, она собиралась взломать при помощи ломика, который, насколько она помнила, хранился в чулане, в ящике для инструментов…